Ругаясь по-черному, она пыталась заменить проколотое колесо на мерседесе, тоже очень фигуристом и белом. Звенел, соскальзывая, ключ, блестели брюльниками гайки, в голосе страдалицы ясно слышалось — а видала я на херу всю эту вашу долбанную феминизацию! Ни один нормальный и уважающий себя мужчина вынести это зрелище был не в силах.
— Дай-ка я, женщина, — Андрон вышел из задумчивости, коротко вздохнул и подошел к автолюбительнице. — Такие руки беречь надо. И ноги.
— Да? — блондинка повернула голову и вдруг, забыв про колесо, разом поднялась с корточек. — Господи… Андрюша, ты? — На ее ухоженном, густо намакияженном лице отразилась неуемная, какая-то очень женская радость. — Вот это сюрприз!
— Ты? — Андрон узнал зав рыночного общежития, которой не однажды нерезывал многопроходную резьбу, но сразу вспомнить, как зовут, не смог. — Да, вот это встреча… Очень рад. Ну как живешь, э-э-э, Оксана?
Ну да, конечно же Оксана. Очень уважает минет и коленно-локтевую.
— Вот прокололась, — заведующея с улыбкой пнула колесо, выругалась и, не сдерживаясь, бросилась Андрону на шею. — Господи, Андрюшенька. Седой-то какой.
От нее мощно пахло парфюмом, еле уловимо потом и уже едва-едва заметно коньяком, задавленным антиполицаем. Женщиной, одним словом. А могучая грудь, подтянутая бюстгалтером, а упругие бедра, обтянутые брючками. Вобщем Андрон отреагировал мгновенно…
— А ты все такой же, легкий на подъем, — заведующая еще плотнее приладилась к нему, как бы невзначай погладила рукой ширинку. — Ого, как соскучился. Поехали ко мне, я теперь женщина одинокая, свободная…
Поехали. Однако прежде Андрону пришлось несколько успокоиться, поставить запаску и выслушать целый водопад восторженных словоизъявлений: ну до чего же, оказывается, день сегодня удачный, даже не верится. Парикмахер, гад, не подвел, подобрал колер в цвет, в самую масть. У Верки посидели, так славно, так хорошо, так душевно. И вот наконец кульминация, встретила тебя. Андрюшенька. Ну давай, крути активней гайки, родной. Соскучилась. Потому как женщина одинокая. А что? Леньку своего, мудака, отправила на год в Норвегию, на нефтяную вышку — один хрен, толку от него никакого, так пусть хоть вкалывает да рожи не кажет. Светку, задрыгу, у которой уже месячные и только шмотки на уме, отправила в Польшу, в гимназию — пусть учится, набирается знаний. Остался только кот, кастрированный, сибирский, да и тот, зараза, по весне начал гадить по углам, видимо яйцы ему, паскуде, отрезали не под самый корень. Андрюшенька, родной, давай быстрей, ну давай же. Наконец забрались в тачку, поехали. Заведующая, надо отдать ей должное, рулила качественно и с огоньком — напористо, но безопасно. Мерс слушался ее, как хоршо объезженный скакун. Ехать было недалеко, мимо парка Авиаторов — Ксюша обреталась теперь на улице Благодатной. Загнали машину на стоянку, поднялись на второй этаж добротного, построенного еще пленными немцами дома. Все — торопливо, под возбужденный разговор, подгоняемые взаимным, растущим по экспоненте желанием. Открыли дверь, вошли, и сразу понесло их на необъятную, с упругим водяным матрасом постель. Похоже, ту самую, многократно опробованную в прошлом. Вот привалило-то Оксане счастье, до самого утра раздавались ее страстные, полные восторгов крики, стоны и нежные словосочетания. Кот в страхе забился под шкаф, водняной матрас штормило. А вы как думали. Если не было столько лет баб, кроме дуньки кулаковой.
— Ой, все, все, больше не могу, — шептала, задыхаясь, Оксана, томно изгибалась и не прекращала движений. — Умру.
«Врешь, не умрешь, — жестко ухмылялся Андрон, чуточку ослаблял темп и тут же принимался по-новой. — От этого еще никто не помер». Все правильно, недаром французы называют оргазм малой смертью, капутом понарошку. Наконец Андрон даже не то чтобы иссяк, соскучился от монотонности и провалился в некое подобие дремы — снилось ему море, ласковое и теплое, плавно качающее его на пологой волне. То самое, Черное, на котором он никогда не был. Когда он проснулся, солнце уже нагло било в комнату сквозь щели жалюзи. Оксаны и след простыл, а на ее подушке в лучших традициях сопливого кинематографа лежало послание: «Андрюшенька! Кушай все, что в холодильнике. И пожалуйста дождись меня, я буду часов в шесть. С любовью твоя О. С большой».
«Трусы мои где?» — Андрон поднялся, пошел в сортир, зевая, подался в ванную и сразу понял, что Ксюша дама еще та — его бельишко, рубаха и штаны были выстираны и повешены на просушку. До вечера как пить дать не высохнут. «Ну и сука!» — сразу развеселившись, он помылся, сделал себе миниюбку из полотенца и, шлепая по лакированным полам, отправился на кухню к холодильнику. Зеленый двухметровый националь, он завораживал как внешне, так и внутренне. Чего только не было в его чреве, казалось, Оксана готовится к блокаде Петербурга.
— М-да, — только-то и сказал Андрон, тут же потерял дар речи и начал выделять желудочный сок. А чтобы это происходило не в холостую он с чувством отрезал колбасы, соорудил глазунью из трех яиц, нарезал помидор с огурцами, намазал маслом хлеб, включил электрочайник и взялся за еду. А всякие там разносолы навроде белорыбицы, икры, миног, дальневосточных крабов и французских паштетов пусть хавают по утрам или аристократы или дегенераты. Потом он некоторое время пребывал в задумчивости, переваривая пищу, затем мыл посуду и осматривал квартиру — да, устроилась Ксюша неплохо. Шесть комнат, два сортира, две ванные и две кухни. Окна, выходящие по обе стороны дома. Как видно, две квартиры были соединены путем снесения стены. Вот так, как говорил Маркс, каждому по труду, и как говорил Энгельс, переход количества в качество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149