— Прости, прости меня, все бабы дуры… Просто знаешь… Я часто представляла, как ты приедешь, и мы с тобой… В розовой гостиной… В голубой спальне… В мавританской бане… Зачем мне все это без тебя… — Она вздохнула тяжело, успокаиваясь окончательно, достала носовой платок, решительно высморкалась. — Ладно, не обращай внимания. Истерика. Просто соскучилась по тебе. Пойдем, покажу свою мазню.
Мастерская Клары была просторна и окнами выходила в сад. Запах красок смешивался с ароматом цветов, вдоль высоких стен стояли подрамники с холстами, на столах лежали в беспорядке мольберты, карандашные наброски, акварели, эскизы. Все дышало какой-то торжественностью, отрешенностью от земного, отмеченностью великого акта творения.
— Вот, начала новый цикл, индейский, — Клара стремительно подошла к подрамнику, сдернула закрывающее холст полотнто. — Это Длинное Копье. Шаман племени хопи.
Голос ее сразу окреп, движения сделались уверенными — чувствовалось, что она окунулась с головой в родную стихию.
— Шаман, говоришь? — Андрон тоже подошел, оценивающе глянул. — М-да, шаман…
Длинное Копье напоминал ему Чингачгука Большого Змея из одноименного кинофильма. Такой же горбоносый, в орлиных перьях. Хорошо, что не в петушиных.
— Он последний из рода Видящих в темноте, — Клара, прищурившись, отодвинулась на шаг, пристально уставилась на свое творение. — Я специально ездила в резервацию. Жила там неделю. Да, есть колорит. И цветовая гамма вроде ничего.
— Да, очень даже, — Андрон из вежливости кивнул, подмигнул, так, чтоб не заметила Клара, Видящему в темноте и кардинально изменил тему разговора. — Слушай, мать, а вот фигня эта твоя. С ней что же, ничего нельзя поделать? Так вот и жить, не вылезая из Швейцарии?
Хотел небрежно так спросить, как бы невзначай, да не получилось — голос дрогнул, осел, скованный ошейником спазма. И на глазах у Андрона — это у несгибаемого-то, уважаемого человека Кондитера! — вдруг предательски блеснули слезы. Хорошо хоть, что кроме Длинного Копья слезы эти не заметил никто…
— Ох, Андрюша, Андрюша, — Клара потупилась, качнула головой и вдруг широко, словно человек, которому уже нечего терять, улыбнулась, — что я только не пробовала, к кому я только не обращалась. И к хирургам, и к гомеопатам, и к хиллерам. Даже вот он, — она перестала улыбаться и указала на портрет Длинного Копья, — пробовал меня лечить. Увы, духи не дали. Сказали, что помочь мне может только священный камень. Спрятанный — ни больше, ни меньше — в стенке дома, стоящего на северной реке, на крыше которого гуляет на ветру железный пес. Представляешь, какая хренотень? А с другой стороны, сдохну и плевать, все мы там будем, позже или раньше. Кстати, по поверьям хопи в 2012-м году ожидается конец света. Так что усядем усе. Эй, Андрюша, Андрюша, ты чего побледнел-то так? Конца света испугался?
Нет, мысли Андрона были очень далеки от мировых катаклизмов. Он думал о двухэтажном доме с флюгером на крыше, из окон коего видна Фонтанка…
А на следующий день он засобирался домой. Клара поняла все по-своему, сугубо по-женски.
— Андрюшенька, не уезжай, — попросила она. — Оставайся… Я все понимаю… Я страшная, больная, похожая на чучело… А потому без претензий. Живи, как хочешь. С кем хочешь… Только не уезжай, будь рядом. Ты мой единственный свет в окошке. Тебя люблю… Не уезжай…
Однако Андрон не внял, уехал. С пугающей, непонятной поспешностью. Понятной только одному ему.
Лена. 1997-й год. Париж
Над Парижем опустился вечер — теплый, весенний, благоухающий цветами. Эйфелева башня расцветилась огнями, купол Град Салона нилился томным светом, сполохи иллюминаций отражались в водах Сены. Серебристой ленты, перетянутой пряжками мостов. Ах, Париж, Париж, прекрасная Лютеция!
— Чертов гадючник! Столпотворение вавилонское! — Лена посмотрела вниз, на скопище автомобилей, тярнущееся с урчанием по Елисейским полям, с чувством затянувшись, выщелкнула сигарету, проследила за полетом огненного светлячка и, вдохнув напоследок запах вечера и каштанов, возвратилась с балкона в свой рабочий кабинет. Это была просторная мрачноватая комната с массивнолй, мореного дуба мебелью. На письменном столе, как и положено для прорицательницы, да еще дочери Марии Леннорман — магические кристаллы, человеческий череп и десятилитровая хрустальная посудина с семенем горного козла. В бронзовых шандалах таинственно горели свечи, из золотых курительниц струился сизый дым, дрожащий воздух был ощутимо плотен и густо отдавал эбеном, новозеландской амброй и индусскими ароматическими палочками. Все было неясно, расплывчато, как в тумане. А как же может быть иначе в храме мистики, магии и практического оккультизма.
— Разрешите, о госпожа? — в дверь между тем постучали, клацнул негромко язычок, и с поклонами, прижимая руки к груди, пожаловал Ужасный Ибрагим — огромный, иссиня-черный, в белых шароварах и чалме. Снова поклонился, трижды притопнул и с почтением подал оранжевый конверт. — Вам, о госпожа, письмо.
Зубы его напоминали мрамор, кожа эбеново блестела, глаза были как яичные белки — никто бы даже не подумал, что эфиоп этот вовсе не эфиоп, а русский эмигрант горе-культурист Василий Дятлов. Правда, недурственно загриммированный.
— Давай сюда, раб, — Лена царственно взяла письмо, посмотрела на обратный адрес и сразу же нахмурилась. — Да, дела. — Покачала головой, подняла зеленые, густо накрашенные глаза на Ибрагима. — Ладно, Васька, расслабься, один хрен, никто не видит. Что, народу там много?
— Во! — культурист провел ладонью над чалмой, почтительно оскалился и вздохнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149