— Ты сейчас у меня языком асфальт вылижешь, гад! Эй, Андрей Андреич, что с этим пидорастом делать будем?
А был Аркадий Павлович мужчиной крупным, двухметрового роста, в недалеком еще прошлом чемпионом десятиборцем, так что проверяющий сразу осел на зад, однако же способности к актонаписанию отнюдь не потерял. И чтобы гнусный этот талант не воплотился в пасквиль зловещего свойства, пришлось Андрону раскошеливаться и на проктолога, и на новые трусы, и на моральный ущерб. Если уж не везет, так не везет.
— Андрей Андреич, прости! Отработаю, в ночную смену выйду! — покаялся Аркадий Павлович, посмотрел по сторонам и сделался угрюмым и нехорошим. — А это еще что за харя? Дозволь, Андрей Андреич, как ты уйдешь, ее начистить как следует?
И указал на белореченского мента, бойко, под очередь, толкающего наливные яблочки.
— Не раскатывай губу. Бог даст, его сегодня зарежут, — усмехнулся Андрон и строго, по-командирски, уставился на подчиненного. — Давай вперед, в пахоту. Чтобы все блестело как яйца у кота.
Зызо ему нравился — не курит, не пьет, бегает кроссы по утрам, крестится двухпудовой гирей. А что не прочь кому-нибудь в морду дать, да поимел всех телок в округе, так какой же русский не любит быстрой езды. Ишь как скребет лопатой, словно грейдер, а метлой наяривает так что пыль столбом. Эх, раззудись плечо, размахнись, рука, развернись, душа. Вобщем, орел.
Только зря старался Аркадий Павлович, обливаясь потом и матеря торгующих, все его усилия были признаны тщетными. А случилось так, что в кафе пожаловала проверяющая, санитарный врач Эсфирь Абрамовна, натура вобщем-то не вредная, но крайне впечатлительная, занудная и нервная, человек настроения, и все больше плохого. Увидев пару-тройку крыс, чинно продефилировавших по прилавку, она сперва чуть не упала в обморок, потом пришла в неописуемую ярость и поклялась сие крысиное гнездо закрыть. И натурально задраила кафе на санитарный день.
— Чтобы вот здесь, здесь и здесь лежал таки зоокумарин толстым, толстым слоем. Толщиной в палец. Нет, лучше в два. Завтра я приду и проверю. И заведите-ка себе кота. Чтобы мышковал, мышковал, мышковал.
Показать бы ей того, черного, дрыхнущего на лотке с меренгами.
Закрыв кафе, Эсфирь Абрамовна не успокоилась, а выползла на рынок и под настроение стала приставать к Андрону — это у вас плохо, это у вас нехорошо, и вообще ваш уборщик злостный антисемит, вы только послушайте, как он высказывается насчет евреев. Пришлось незамедлительно грузить врачихе всякую лапшу на уши, а после нагружать сумки и тем, и сем, и этим — Эсфирь Абрамовна была медичкой старинного закала и взяток деньгами не брала. Ну и денек, черт бы его побрал! Однако это было не все, кульминация настала ближе к вечеру, под самый занавес. Пожаловал Иван Ильич, поддатый, но в плепорцию, настроенный весьма решительно, выбрался из жигулей и без всяких там обиняков, предисловий и растеканий воды по древу начал основательный разговор:
— Ты, зятек хренов, вот чего. Или давай живи с Анджелкой нормально, или вообще жить нормально не будешь. Я тебя породил, я тебя и прибью. В бараний рог согну. Перну раз, и тебя на хрен сдует.
Спокойно так говорил, веско, внушительно, на полнейшем, дальше некуда, серьезе, только Андрона это совсем не трогало. Душа его была объята удивлением, потому как Иван Ильич виделся ему каким-то нереальным, расплывчатым, приведением, а слова его доносились мертвыми, ничего не значащими звуками. Словно плеск набежавшей волны, словно писк пролетевшего комара, словно свист миновавшей пули. Они не трогали, потому что жизни в них не было.
Наконец Иван Ильич выдохся, сел в машину и, вдарив по газам так, что затрещал глушитель, под рев мотора дунул по Гражданскому. «Эх, сидел бы ты дома, старче», — с пронизывающей жалостью вдруг подумал Андрон, вздохнул тяжело и позвал Аркадия Павловича.
— Закрывайся без меня. Механик не в силах на вахте стоять. Рука бойца колоть устала.
Переоделся в цивильное, взял у девок из кафешки коньяка и отправился морально разлагаться к своей заведующей гостиницей. Его ждали изысканная беседа, шарлотка, испеченная на сковороде и добросовестные ласки опытной, понимающей толк в любви женщины. Что еще нужно человеку для полного счастья. День, черный и сволочной, заканчивался, похоже, неплохо. Однако Андрон был задумчив, слушал Ксюшу невнимательно и сколько ни глушил, не брало — перед его глазами все стоял Иван Ильич, похожий до жути на призрак. Хорошенькое, блин, кино! Наконец уже на водяном матрасе он позабыл все тревоги дня, сбросил напряжения в судорожных объятьях, но едва стал засыпать, как на улице знакомо заскрипело и ударило железом о бетон. Пудовым кувалдометром по банке из-под килек.
— Господи, опять, — Ксюша приподняла голову с груди Андрона, и в сонном голосе ее послышалось удивление. — Ты куда?
— Туда…
Сумбурно, путаясь в штанах, Андрон оделся кое-как, проигнорировав шнурки, обулся на босу ногу и стремительно, пулей на рикошете, выскочил из квартиры. Вихрем слетел вниз по лестнице, с ходу распахнул дверь подъезда и, окунувшись в ночь, рванул что было сил на место встречи Гражданского и Луначарского. К нелепому, скверно освещенному указателю, указующему путь в светлое будущее. И, не добежав, остановился, страшно закричал от ужаса и непонимания — узнал размазанную по бетону красную треху тестя. Самого же Ивана Ильича узнать было невозможно, голова его превратилась в бесформенную, кажущуюся черной в полумраке массу.
Тим (1980)
В здании аэропорта было душно, пахло соляркой, асфальтом, невкусными, жареным бог знает на чем пирожками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149