И вот теперь он сидел на нарах и рассуждал о том, что вдруг, не дай Бог, конечно, Лазарик скрипнет? Что тогда, пятерик или химия? И то, и другое он готов был принять с христианским смирением, ибо видел в этом промысел Божий, но все равно было как-то обидно. Живешь-живешь… Глава 5 Петр Волков еще не до конца проснулся, когда сел за руль своего джипа и поехал в больницу, в которую, по сведениям справочной «скорой помощи», был доставлен с улицы Торжковской Михаил Лазарский с резаными ранами мягких тканей.В приемном покое ему показали, где находятся операционные, и вот сейчас, шагая по длинному коридору, он увидел «потерпевшего», который выходил из какой— то двери в расстегнутой рубашке, натягивая на себя свитер и пытаясь поцеловать ручку молоденькой сестричке, несущей его пальто.— Эй, гай! — окликнул его Волков. — Хай! Ю ол райт?— Петюня!.. — Лазарский, позабыв про сестричку, обнял Волкова. — Вот кого люблю! А тебя уже нет, — он забрал у девчонки свое пальто. — Ты ханжа и зануда. Ну поехали ко мне, а? Ну почему нет? Ладно, прощай навеки, несчастная. Петь, а ты сюда на прививку? Она замечательно колет, прямо в вену попадает, как я в… ну, в это самое, с первого раза и совсем небольно. Я ей говорю, мол, поедем, убедишься, а она стесняется, дурочка… Петь, а где Гурский? Я ему звоню, звоню, мне тут из кабинета разрешили.— В тюрьме.— Вот те раз… Как это? — Михаил попытался надеть пальто и сморщился от боли. — Чего случилось?— Да порезал тут одного.— Иди ты… Ну, значит, тот не прав был, видимо. Давай терпиле денег дадим, чтоб заяву забрал, а? У меня еще остались.— Да он не возьмет.— Вот еще… Смотря сколько дать.— Да он ни копейки не возьмет, я его знаю.— Ерунда это. Когда случилось?— Сегодня ночью. Гурского сразу и упаковали.— Так. А этот… которого он… где? Живой?— Да мало того, он еще и пьяный. Прямо здесь.— Здесь? В больнице? А… ну да, поэтому ты и… — Лазарский, постепенно трезвея, взглянул Волкову в глаза. — Петь, ты что хочешь сказать?..— Да ничего я не хочу, ребята, я спать хочу.— Ага… Понял-понял-понял-понял… Я ж ни черта не помню. Девку зацепил одну, кабак там, то-се, потом ко мне поехали, я еще с собой взял, ну и закуски тоже. А потом, видимо, задремал, что ли, слышу — дверь хлопнула, я за ней во двор-то выскочил, но пока пальто надевал, она и упылила. А у меня дверь захлопнулась. Ну, первый этаж, не страшно. Высокий, правда, — помнишь? — но я на подоконник забрался, форточку открыл, а в одежде не пролезть. Стал раздеваться и пальто там, пиджак, рубашку заодно — все в форточку и закинул, а потом сам полез. Но между рамами и провалился. У меня же старый фонд, между рамами же… — Он развел руки. — Ну вот, я спиной-то стекло и выдавил. Это я еще вроде помню. Ввалился, порезался весь, стол свернул и все, что на нем было, переколотил. Больно… и кровища кругом. Я звоню Гурскому, мол, приезжай, если можешь. Потом допил еще полбутылки коньяку, а вот дальше… ни фига не помню. Очнулся только здесь, когда меня штопали. Ну, там ерунда, кое-где зашили, правда, а так — йодом намазали да пластырем залепили. А Сашка-то при чем?— Он к тебе приехал, вызвал «скорую» и ментов. У тебя же там явное «после совместного распития, на почве личной неприязни».— Вообще-то, похоже, наверное…— Врачи к тебе сунулись, а ты их нелюбезно весьма. А ментам и вовсе брякнул:»Это он меня». И на Гурского указал.— Ш-шит… Я ж пошутить хотел, видимо. Видимо, я… Петя, чего же мы стоим?— «Пошутить», «видимо»… Ты там у себя на Брайтоне тоже так с ментами шутишь?— Ну да, там пошутишь. Там они сначала стреляют, а потом уже спрашивают. А потом все равно стреляют, потому что по-русски до сих пор ни хрена не понимают. Петр, ну поехали уже, фака мазэ…Они уселись в машину и выехали из больничных ворот.— Как думаешь, получится? — робко спросил у Волкова Лазарский.— Верю, ждет нас удача. На святое дело идем — друга с кичи вызволять. Ты вот только историю эту про форточку, про дверь захлопнутую и прочее придержи, ладно? А рассказывай, что я тебе сейчас скажу… Глава 6 Лязгнули запоры на железной двери. В дверном проеме появился все тот же крупный, навсегда уставший сержант с печальными глазами.— Дашков и Гуров! На выход. Задремавший было Александр встал и, зажмурившись, шагнул из полутемной камеры в освещенный коридор.— Тормозни. Обоих поведу.— Сержант, ты кашу манную с вареньем уважаешь?— Ну?— Так вот, она — гурьевская.— Ну?— А я не Гуров, я — Гурский, понятно?— Ты мне поумничай давай. Где второй? Дашков!— Здесь он, здесь. Пойдем, а?— Ты мне поговори. У меня в этой камере Богатырев, Савельев и Дашков с Гуровым — всего четверо должно быть. Где еще один?— Сержант, ты спать хочешь?— Не по-онял… — вопросительно-угрожающе пропел великан.— Веди, короче, к командиру, а то побег на тебе будет Дашкевича. Никому, кроме командира, ничего не скажу, понял?— А ты меня на «понял-понял» не бери! Ишь ты! Да я из вас троих не то что четверых, я шестерых сделаю, веришь? Прям щас!— Не, начальник, в натуре, нас здесь только трое было, да и то этот вот мелкий чуть не отошел, — раздался заспанный голос из глубины камеры. — Откуда четвертый-то? Может, у вас там в документах чего не так, ты проверь. Мы-то чего?— А ну давай руки за спину — и вперед из камеры! — Сержант, сопя, запер за Александром дверь и, подтолкнув его в спину, потопал следом. — Понасобирают тут… пенделоков всяких.— Товарищ капитан, — доложил он, введя задержанного. — Это вот у нас Гуров. Тьфу… Гурский, а этого второго в камере нету. Да и этот ведет себя вызывающе, требует старшего, про того Даш… Дашкевича говорит путано. А какие тут у нас побеги? Никогда у меня такого не было. Может…— Значит, так… — капитан потер глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81