— Там пароль, — кивнула на дискету Ирина. — Слово из Библии.— Ну уж наверное.— Так зачем же это? — Волков положил на стол мятый клочок бумаги. — Если вы в курсе.Гость далеко отнес от глаз на вытянутой руке записку, сощурился.— Вот беда-то, очки в машине забыл. Ну ладно… нибелунги… десять, двадцать два… — он положил записку в карман и посмотрел на Петра. — А я и не говорил, что пароль этот знаю. Я даже знать не знаю, где и дискету-то Аркадий Соломоныч хранил. Не мое это дело. Я не говорил разве?— Не говорили.— Ведь мы с ним, Ирина Аркадьевна, как договаривались? Когда его по телефону дергать стали, а в последние дни ну просто насели, я узнать пытался — кто? Там закинул, здесь — никто ничего не знает. Залетные, выходит. Много их в последнее время развелось, отмороженных. Решил дискету забрать. Аркадию Соломонычу уехать посоветовал, на недельку хотя бы, пока не разберусь. Но он же… Ерунда, мол. Если на самом деле что-то серьезное, я позвонить успею.Я, конечно, человека к нему приставил, на всякий случай. Он за ним и ходил. И в тот вечер тоже. И в казино, и в музее этом он тоже был, только про трубку ничего не заметил. И до парадной почти проводил. Но не под ручку же! А тут… Он и подбежать-то не успел, как они улетели, а ваш отец уже… И номера, говорит, грязью замазанные. Ну как их найти, если они еще и залетные? Ничего, их Бог накажет. А на кладбище вы мне и говорите, что, мол, в кармане у отца не трубка, а декорация какая-то. Почему? Я и задумался, а на самом-то деле — почему?Только вы мне и подумать-то толком не дали. К Деду этому пошли — уж извините, я приглядывал за вами, — а он вам человека своего выделил. Дед этот, он…Волков вскинул глаза.— Вы, Петр Сергеич, будьте спокойны, — моментально отреагировал Арефьев. — Я, если слово-то скажу, за него отвечу, не сомневайтесь. Но реакция похвальна. Навел, конечно, справки и про вас. Удивился, не скрою. Странный вы человек, оказывается, честное слово…— Мы отвлеклись, — Гурский взял сигарету. — Вы позволите… в вашем присутствии?— Александр? — повернулся к нему Арефьев.— Адашев-Гурский с вашего позволения, — слегка поклонился тот. — Спортсмен. Значкист.— Ага, — гость поставил чашку. — С вами, значит, Олежка тягался. И чему их там в ихних спортзалах учат…— Телефон сразу стали слушать? — Волков откинул крышку зажигалки, чиркнул и задул огонь.— А чего тянуть-то?— Тоже верно.— Мне про вас сказали, что сыскарь, мол, злой, упертый. Я и решил — пусть свое дело делает. А я посмотрю. Но уж когда вам про трубку догадка пришла, а я узнал, вы оба мне только мешать стали.— А в Ирину зачем стрелять?— Вот еще… Под старость лет грех на душу брать. Никто в нее и не стрелял вовсе. Это вас, Петр Сергеич, подранить слегка надо было, чтобы под ногами не путались. Да на Ирину Аркадьевну, каюсь, жути нагнать желательно было, чтобы дома посидела и больше уж никого не нанимала. Я бы потом к ней пришел, мы уж как-нибудь объяснились бы. Без посторонних. Но ведь… И на Камчатке ваша взяла, и с Васькой, мотоциклистом, вы ловчее оказались. Они ведь только из автоматов нынче умеют, чтобы клочья летели. Или в лоб. А когда надо чуть-чуть зацепить, аккуратно — зачем же мне с Дедом вашим ссориться? — тут у них не получается. Так-то вот выходит…— И на том спасибо, — крутил в руках зажигалку Петр.— Ладно, засиделся я. Ребята там, в машине, уже нервничают небось. Пойду, — Арефьев встал, достал портмоне, вложил в него дискету и, вынув маленький листочек бумаги, протянул его Ирине. — Вот, на всякий случай, мало ли что. Позвоните, мне передадут. И вы, — он посмотрел на Волкова с Гурским, — зла не держите. Я свое искал.— Ничего-ничего… — кивнул Гурский.— Да! — Арефьев повернулся к Ирине. — Аркадий Соломоныч же подарок вам купил. На день рождения. Это уж я сосватал. Человечек тут объявился с камешками — не волнуйтесь, честные камешки, я бы отцу вашему для вас темного не присоветовал, — уезжал он, деньги были срочно нужны, продавал, ну просто даром дарил. Только вот где они теперь… Уже не спросишь. Сейфа-то у Аркадия Соломоныча нет, ни к чему он ему, а где мог схоронить, Бог ведает. Он вам сразу— то не хотел дарить, до дня рождения дотерпеть собирался. Хоть я и советовал сразу. Но чего уж теперь… А камешки хорошие, чистой воды, два поменьше, а уж один… Человек этот, который продавал, говорил, что из прабабкиной подвески вынул.— Подвески! — вырвалось у Гурского.— Ну да… — удивленно посмотрел на него гость. — Серьги такие старинные. Он говорил, что, мол, как прижмет, бывало, по камешку вынимал и продавал. А это, дескать, последние, самые главные. Вы поищите по дому. Может, и найдете. Жалко все-таки. Ну, оставайтесь с Богом…— Ох, — вздыхал он, надевая в передней пальто. — Как все неправильно… Все неправильно, и времена-то какие-то неправильные. До свидания, Ирина Аркадьевна. Глава 50 — Ну вот, — Волков вернулся вслед за проводившей гостя Ириной в гостиную. — Теперь уж на самом деле все.— Вообще? — взглянула на него Ирина.— Ну, — перехватил ее взгляд Петр, — я в том смысле, что Деду доложу и… В общем, дело закрыто. Ты когда уезжаешь?— На той неделе, наверное…— Ну так увидимся еще. Я провожу. А ты чего переполошился, — повернулся он к Гурскому, — когда он про камни сказал?— Пенделоки! — изрек Гурский.— Цинкуй за выездом базара, ваше благородие. — Петр кивнул в сторону Ирины. — При мальчонке-то.— Я еще в Петропавловске, когда на фигуре Екатерины драгоценности увидел, у меня шевельнулось что-то, но я не ухватил. А тут — как стрельнуло.— Что у тебя стрельнуло?— Ну, «пенделоки» — это старое слово французское, означает — подвески. Я мучился всю эту неделю, никак вспомнить не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81