Лишь изредка слегка загорались в них тусклые огоньки – когда Крестный вспоминал Кубу или Анголу, Сальвадор или Камбоджу.
– Кем ты был в Чечне? Я не хочу тебя обижать, Ваня, мне самому за тебя обидно, но, согласись, – ты был пушечным мясом... Ну, до тех пор, пока ты не стал тем, кто ты есть. Согласен со мной?
Иван кивнул. Крестный был прав. В Чечню Иван поехал не по своей воле. Он выполнял приказ, истинной цели которого не знали даже командиры его командиров. До тех пор, пока он сам, Иван Марьев, не объявил Чечне свою, личную войну, он был пушечным мясом. Но после того он стал маршалом, главнокомандующим, генералиссимусом. И единственным солдатом своей армии.
– На тебе, на таких как ты кто-то зарабатывал большие деньги. Очень, Ваня, большие. Огромные. Мне всегда это казалось очень несправедливым. Чем тебе заплатили за Чечню? Умением убивать? Так, ведь, это не те заплатили, кто тебя туда послал. Это не они, это Господь Бог над тобой смилостивился, Ванюша...
Крестный усмехнулся. Поднял руку над головой, щелкнул пальцами. Через секунду у их стола оказался медведеобразный официант с новой бутылкой водки «Довгань». Тот самый официант, глухонемой. Иван про себя называл его Гризли – уж очень он был похож на одного из бойцов его дикого чеченского отряда, про которого ходили слухи, что тот голыми руками отрывал чеченцам головы.
Крестный налил еще по полстакана, выпил сам, не приглашая Ивана, понюхал тыльную сторону своего кулака и продолжил.
– Как это у нас в России говорят? «На Бога надейся, а сам не плошай»? Так, что ли? Или – «Не надо ждать милости от Бога, взять ее – вот наша задача»? Мне лично второй вариант нравится даже больше, конкретнее он как-то. А тебе, Ваня? Или у тебя есть своя поговорка?
Иван тоже выпил водку залпом, поморщился и ответил, усмехаясь:
– Есть, Крестный, своя поговорка. Тебе скажу, что засела она в меня еще со школьных времен, подцепил в какой-то книге. Вроде бы, в Древнем Риме так говаривали: «Fortuna non penis, in manus non retiba!».
– Ну-ка, ну-ка, Ваня, по-русски как будет? Извини старика, подзабыл я все языки, на которых когда-то говорил, а уж латыни-то и не знал никогда.
– Не знаю, как точно будет, но для себя я так ее всегда переводил: «Судьба не хуй, в руки не возьмешь». И знаешь, Крестный, чем дальше, тем больше убеждаюсь, что не дураки были древние римляне.
Крестный рассмеялся, откинувшись на кресле и дурашливо отмахиваясь от Ивана руками.
– Ох, Ваня, не смейся над стариком. Как ты сказал? Фортуна нон пенис... Ну, чудаки были твои древние римляне. Ну, чудаки...
Крестный вдруг перестал смеяться и посмотрел на Ивана внимательно и серьезно.
– Только ошиблись они, Ваня. И ты ошибся, когда им поверил. Зачем мне моего лентяя в руки-то брать, когда он уже не годен ни на что? А вот судьбу я еще в руках подержу. Подержу, пока не выдою из нее все, что мне от нее нужно. И ты, Ваня, сделаешь то же самое, вопреки своей пословице. Если ты против, скажи сразу. Я не буду продолжать, и мы оба забудем об этом разговоре.
Иван не встал, не ушел, не сказал «Нет». Он промолчал, соглашаясь, фактически, на предложение Крестного. Иван знал заранее, что за словами Крестного стоит сама Смерть, вестником которой будет он, Иван Марьев. И сразу потянуло запахом промокшего на дожде чеченского редколесья, стукнул в ноздри смрад гниющего человеческого мяса и приторный запах свежей крови, а вслед за этим все перекрыла вонь чеченского дерьма, в котором он сидел, прикованный цепями к столбам в выгребной яме сортира за попытку убежать из рабства. Он тогда пережил свою смерть, и с тех пор остро и болезненно чувствовал ее близость, ее дыхание. И когда Крестный предлагал ему какую-нибудь работу, Иван всегда предчувствовал близкое опьянение от чувственной близости со смертью, потому, что Крестный никогда не предлагал работы, которая не подразумевала бы чьей-то смерти. И смерти Ивана, в том числе, если он не справится.
Иван молчал.
– Ну? – спросил Крестный.
Иван молча и медленно кивнул.
– Я знал это, – сказал Крестный очень серьезно, без тени какого-нибудь ерничества. – Я не мог в тебе ошибиться, Иван.
Иван даже поморщился, так его резануло это «Иван» из уст Крестного, который его иначе, чем «Ваня», никогда не называл. Ну, иногда еще – «сынок»... Крестный явно нагружал его важностью момента и ответственностью за принятое только что Иваном решение.
– Продолжаем разговор, – вернулся к привычной шутовской манере Крестный. – Знаешь, где судьба наша с тобой прописана? Не знаешь... А скажи мне тогда, где еще в России живут на небольшом клочке российской земли не меньше десятка народностей, каждая из которых мечтает стать нацией, достойной самостоятельного государства? И не только мечтает... Есть среди них и такие народы, которые считают величайшей несправедливостью отсутствие собственной полноправной государственности. Тем более, что было, было когда-то и у них свое государство, сильное, на равных разговаривавшее с Россией. И если вокруг него костеришко разжечь, взорвется, помяни мое слово – взорвется. А если уж Казань взорвется – вся Волга запылает. И если когда-то Разин по ней плоты с виселицами пускал, то теперь из трупов придется плоты сбивать. Хочешь быть волжским плотогоном, Ваня? А впрочем, что ж я спрашиваю, ведь ты согласился уже...
...Вот и река. Какая, впрочем, река – речушка. Инсар, что ли, или что-то в этом роде. Главное, что за ней – железная дорога. Иван уже заметил товарный состав, идущий к северу, именно в том направлении, которое его интересовало. Идти вдоль реки до железнодорожного моста – это еще километров двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63