Важно решить.
Секретарь улыбнулся и, взяв «визитку», отнес ее в кабинет Калинина. Вышел и добавил в список фамилию бывшего издателя.
– Следующим пойдете вы, предвцика примет вас вне очереди, поскольку у вас дело большой общей важности.
Иван Дмитриевич снял пальто, поправил галстук, пригладил волосы и, как только из кабинета приемной вышел очередной посетитель, направился по мягкой ковровой дорожке к Калинину.
За дубовой дверью просторного кабинета, в углу, за огромным столом, в кресле сидел Михаил Иванович. Приветливо улыбаясь, он встал и, склонившись через стол, протянул руку Сытину:
– С чем пожаловали, с какой докукой, Иван Дмитриевич? Садитесь, рассказывайте.
– Да и рассказывать-то особенно нечего. Думаю, вы меня, Михаил Иванович, сразу поймете и, надеюсь, откликнетесь на мою просьбицу. Вот вы, всероссийский староста, у вас дела большого плавания, высокого полета, а я староста церкви пресвятой богородицы на Путниках. Я вот о чем: церкви в Москве убывают. Сносятся, колокола снимаются. Кремлевские храмы совсем заглохли, доступа нет. А ведь извечно какой порядок был, скажем, на пасху: грянет большой колокол на Иване Великом и – вся пасхальная Москва затрезвонит. Душа радуется. Сейчас вот конец великого поста. Христово воскресение у нас на носу. Дозвольте, Михаил Иванович, в нынешнюю пасхальную ночь начать в Москве звон с Ивана Великого? Может, это в последний раз…
– Ну и ну, чего угодно, а такой просьбы я от вас не ожидал! – удивленно развел руками Калинин. – Никак не ожидал.
– Охотно верю, кроме меня, пожалуй, в Москве никто бы об этом не догадался. Хотя бы один часок позвонить?.. Дорогой Михаил Иванович, хоть я и религиозен, не скрываю этого, но колокольный звон, на мой взгляд, это меньше всего религиозный предрассудок, это наше русское искусство, искусство, затрагивающее живые струны души. Это своего рода салют, и призыв, и благовест. Как угодно понимайте, но дозвольте. Сами колокола взывают об этом, соскучился Иван Великий от долгого безделия. – Высказав это, Иван Дмитриевич выжидательно посмотрел на Калинина.
Михаил Иванович на минуту задумался, сняв телефонную трубку, хотел кому-то позвонить, но раздумал и, усмехаясь, сказал:
– Да, вы правы, это искусство, и притом уходящее бесследно. Так, говорите, хотите разбудить Ивана Великого?.. Предположим, что будет это вам позволено сделать – кстати, и я с удовольствием бы послушал, – но где же взять тех самых звонарей, искушенных музыкантов – специалистов своего дела? Ведь звонница Ивана Великого штука сложная и нелегкая. Нам с вами, например, не управиться…
– Где взять звонарей? Они все у меня на учете, Михаил Иванович. Вот вам списочек на двадцать пять звонарей, кои раньше работали в Кремле по этой части. Этот списочек я на случай пропусков захватил.
– Предусмотрительно! Но надо, Иван Дмитриевич, в двух экземплярах, один коменданту Кремля, другой в Чека.
– Вот вам и другой экземплярчик, пожалуйста.
– Что ж, хорошо. Я один самолично не могу решить, однако содействовать вам буду.
Калинин, приподняв очки на лоб, пробежал глазами по списку.
– Удивительно! По всей форме. И как вы их доискались, судя по адресам, во всех концах Москвы?
– Так у меня же, Михаил Иванович, есть помощники! Побывали бы вы у меня на Путниках: какой замечательный хор я сколотил из лучших певцов.
– Это мне не полагается, Иван Дмитриевич.
Калинин еще раз посмотрел список.
– А почему себя не включили? Вы же их поведете в Кремль под свою ответственность.
Сытин взял из рук Калинина оба экземпляра и двадцать шестым приписал себя по всем правилам формы. Подумал: «Стар я стал, один, без сына, редко из дому выхожу».
– Позвольте тогда еще и сына добавлю…
– Добавьте и сына: одним больше, одним меньше, значения не имеет, – сказал Михаил Иванович, а потом, взяв оба списка, спросил, какими делами занимается Иван Дмитриевич в это тяжелое время.
Сытин охотно ответил:
– Да, время действительно, Михаил Иванович, нелегкое. Все стали «миллионерами». Какая уж тут работа! Но помогаю советской власти, помогаю. Кое-что по Госиздату инспектирую, инструктирую, ругаюсь, добиваюсь какого-либо толка, иногда удается, иногда – нет. Теперь ведь, Михаил Иванович, всё коллегиально да подконтрольно решается. А я этого не понимаю и недолюбливаю. Раньше как было: акции в руках, опыт-сноровка в голове, забота в сердце, любовь к делу на душе, и я решал все сам, как совесть да рассудок подскажут… Извините, не хочется старое вспоминать, а внове пока похвастать нечем. Сами понимаете. Вся бумага, так и кажется, что повсеместно на печатание денег уходит. Так буду надеяться, Михаил Иванович, на ваше дозволение пасхального звона.
– Сообщим, Иван Дмитриевич, сообщим…
В страстную субботу к Троицким воротам Кремля с Иваном Дмитриевичем во главе пришли все двадцать пять звонарей. Все они на подбор, один к одному, все в свое не столь давнее время служили при звоннице Ивана Великого. Всех их проверили по списку и впустили в Кремль, а затем и на колокольню. Там они с нескрываемым чувством радости и сознанием своего достоинства проверили прочность сыромятных ремней и канатов, привязанных к языкам колоколов, приготовились по всем правилам к торжественному пасхальному благовесту, который должен был начаться в назначенный час. Об этом часе знали они, звонари, и все духовенство многочисленных действующих церквей Москвы и Подмосковья. И, разумеется, знали об этом и жители Кремля. Недаром на безлюдной площади около древних соборов в ожидании трезвона стояли небольшие группы людей. В одной из них Сытин заметил Максима Горького и Демьяна Бедного, с ними еще были двое военных, у каждого на шинельных петлицах по четыре ромба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115