Утро жизни прошло, – не воротится,
Рок велит покоряться судьбе,
А затем обо всем у вас спросится,
Как мы бились в житейской судьбе…
– Я думаю, – добавил Антон Павлович, – что последнее слово в стихотворении было «борьбе», но ужасно осторожный Александров заменил его…
– Стих вполне благонамеренный, только слабоват для Кольцова, – отозвался Сытин.
– Основное здесь в заглавных буквах строчек. Это акростих. Читайте сверху вниз! – Чехов подал Сытину газету.
– Але-к-санд-ров ду-р-ак! – прочел Иван Дмитриевич и расхохотался. – Ловко поддели!.. Значит, это вовсе не Кольцов и никакая не Алябьева, а просто кто-то неизвестный подложил издателю изрядную свинью! А вы еще говорите, Антон Павлович, мне иметь газету?! Да я от стыда сгорю в этаком случае.
– Вас бог избавит от подобной напасти. У вас, Иван Дмитриевич, есть хорошая черта: вы не страшитесь умных людей. Умные вас никогда не подведут!.. А газета у вас будет, вы ее обязаны иметь, обязаны вырвать из рук такого вот дурака и сделать ее передовой в России. Поверьте мне, не пожалеете. Вы за одну рекламу сколько переплачиваете денег, а тут к вашим услугам полностью своя газета…
– Подумаю, подумаю, – начал сдаваться Сытин.
– Думайте без затяжки, побыстрей, по-сытински. Время сейчас очень подходящее для хорошей народной газеты…
Неожиданно разговор перешел на другую тему – о событиях, связанных с коронацией. Чехов не скупился и на серьезные слова, и на шуточки:
– Знаете, Иван Дмитриевич, сколько разных неприятностей произошло в самый момент коронации? Тут даже несуеверный человек, без всяких предрассудков, и тот поверит в роковую судьбину этого царя. Могу вам сказать доверительно: во-первых, когда генерал Набоков нес корону перед государем, то так разволновался, что хватил его понос, и Набоков, извините за нескромность, напустил в штаны, что в такой ответственный момент более чем знаменательно!.. А вот другой случай: князь Владимир, поправляя на царе порфиру, оборвал на нем цепь Андрея Первозванного, и она свалилась с плеч венценосца… Третий случай: во время коронации поляки поднесли царю золотое блюдо стоимостью двадцать четыре тысячи рублей. На блюде изображена шкура какого-то зверя с обрубленными когтями. Царь разглядел и сказал: «Дорог подарок и неприятен…» А Ходынка, Ходынка чего стоит. Тысяча сто тридцать восемь мертвецов!..
Чехов замолчал и стал ходить по застланной коврами комнате. Проглотил какой-то порошок, запил и сел за круглый столик против Сытина.
– А я слышал такое, – сказал Сытин после некоторой паузы. – Теперь, говорят, у нас в России два царя: Лев Толстой и Николай Второй. Но если кто попробует затронуть великого Льва – весь мир в защиту его встанет. А Николая не многие пожалеют…
Чехов не мог с ним не согласиться.
– А Ходынка – это страшная катастрофа, – продолжал разговор Сытин. – Мы с Евдокией Ивановной вскоре после массовых похорон ходили на Ваганьковское… Господи, что там творилось – и плач, и стенание, и скрежет зубовный, и проклятье тому, кто подстроил эту ужасную западню. Ужас, сколько там свежих могил! Деревянные некрашеные крестики с образками и надписи: «Жития его было восемь лет и три месяца», «Господи, прими дух внезапно скончаемых на Ходынском поле…» и так далее до бесконечности. Худо начал Николай, не с той ноги вступил на царство…
И опять разговор о газете. Чехов говорил:
– Верно, вы, Иван Дмитриевич, не в чести у высокой администрации, вы книжками Льва Толстого читателей насыщаете, вас за это не жалуют. Возможно, вам не позволят быть издателем газеты, а вы купите ее вместе с издателем! Вот хотя бы «Русское слово», вкупе с редактором Александровым. А потом можно от дурака избавиться…
Это был не первый и не последний разговор Чехова с Сытиным.
…Приехали в Ялту Сытин с Сувориным. Чехов пригласил их к себе в гости на новоселье, посмотреть, как он устроился. Взяв извозчика у морской пристани, Сытин и Суворин поехали к Чехову.
Радушно принял двух издателей Чехов.
Гости осмотрели весь небольшой дом, уютный, удобный для работы писателя, для жизни семьи и приема гостей. Похвалили, как полагается, хозяина и хозяйку и спустились в нижний этаж, в летнюю столовую, попробовать разных крымских вин. И тут, за столом, обращаясь к Суворину, Чехов сказал определенно:
– Алексей Сергеевич, вы знаете, Сытин тоже хочет издавать газету!..
– Что вы, Антон Павлович! Зачем мне газета, я совсем не хочу ее издавать…
И тогда опять повторился разговор. Чехов настаивал, Сытин отвергал. А Суворин доказывал Сытину, что для издания газеты прежде всего нужны таланты! Где бы ни было, ищите и берите таланты, таланты, таланты…
Видимо, этот разговор окончательно убедил Сытина, и наконец он приобрел газету «Русское слово», вместе с ее злополучным редактором Александровым, совершенно непригодным и неспособным сделать газету интересной и общедоступной.
И сколько еще было канители, сколько было нервов и крови испорчено у Сытина, пока он не избавился от старых хозяев. Об этом говорят письма Ивана Дмитриевича Антону Павловичу:

«Достоуважаемый Антон Павлович,
все, что Вы говорили, сбылось верно – газету мне не разрешили и, вероятно, не разрешат. Не знаю что делать, деньги затратил и Александров. В полном отчаянии три раза ездил в Питер, приехал только сегодня, и все ничего не выходит. Да теперь если продумать, то интереса мало, здоровье теперь стало еще сквернее, и не знаю от потерь куда деваться, дела все расстроил, просто голову потерял. Вчера был юбилей знаменитого Златовратского Ник. Мих. Как и водится, писатели перессорились, а в отдельности много говорили, даже кто-то сказал, что будто в парламенте попало нашему общему другу Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115