Воды этих рек способны оросить двадцать миллионов гектаров земли. А для того чтобы обработать эту землю, понадобилось бы семь миллионов крестьянских семей. Смотрите, как бы просто, разумно и целесообразно решалась не по-столыпински аграрная проблема. Орошение южных земель даст огромную выгоду государству. Юг это не северо-западная зона, где крестьянин весь свой урожай может в одном мешке унести. На юге у нас высокие урожаи и кроме зерновых – хлопок, фрукты, виноград, шелковица, чай, табак, и чего вы еще хотите? Все наши прежние проекты при «его величестве» сначала высмеивались: «А вы бога спросили – реки повернуть»… А потом проекты сдавались в архив на вечные времена. А времена-то оказались не вечными. Вот помяните меня, Иван Дмитриевич, большевики ухватятся, и реки повернут, и азиатский юг зацветет…
– Может быть, может быть, – соглашался с ним Сытин. – Но… жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.
Во время беседы в комнату к Ивану Дмитриевичу вошел сын, Николай Иванович, медлительный и угловатый, в старомодных очках. Ему было уже лет под пятьдесят.
– Не помешаю я вашей мирной беседе, уважаемые старички?
– Нет, милости просим.
– О чем судачите?
– Будущее России разглядываем, – ответил Сазонов.
– Сквозь какие окуляры? Розовые или черные?
– Ни через те, ни через другие, – строго ответил отец. – Смотрим в будущее, доверяясь собственному, природному зрению.
– Не обманывает оно вас?
– Как сказать, – пожал плечами Сазонов, – не должно бы…
– А вы, старички, не слышали сегодняшнюю новость? В газетах еще нет этого…
– А что такое? Что? – оба, Сытин и Сазонов, в один голос спросили Николая Ивановича.
– Дзержинский, в споре с оппозицией, произнес речь и от разрыва сердца умер…
Старики переглянулись. Помолчали.
Сазонов промычал сначала что-то нечленораздельное, потом, подумав, сказал:
– Дзержинский – солдат из ленинской гвардии. Удар ему в сердце – тяжелый удар по большевикам…
– Много ли нам жить-то? – отмахнулся Иван Дмитриевич от разговора и показал Сазонову на ноготок мизинца. – Жить-то нам с вами вот столько осталось… А на тот свет нам газет высылать не будут… Ничего мы не узнаем. Эх, давайте-ка, Сазоныч, подогреем еще чайку…
В двадцать седьмом году – десятилетний юбилей советской власти. Советские учреждения и организации готовились к юбилею. И даже один из наследников Ивана Дмитриевича Сытина, старший сын Николай Иванович, в сообществе с другими издателями, хотел как-то отличиться, а быть может, заняться издательским делом из коммерческих соображений. Группа издателей наметила выпустить подписное юбилейное издание под названием «Возрождение» с публикацией подробных биографических сведений о политических деятелях и вождях. Составили макет, опубликовали; стали поступать деньги от подписчиков. И вдруг… Нередко встречается это не весьма ожидаемое «вдруг».
Оказалось, что в «синодик» поминовения за здравие попали лица, лишенные политической «святости». Предполагаемый труд распался. Сборнику «Возрождение» не суждено было родиться. А его некоторые организаторы оказались в Бутырках. В том числе и Николай Иванович Сытин.
– Вот барабошки! – расстроившись ворчал старик Сытин. – На что им была нужна эта затея? Садятся не в свои сани. Разве некому, кроме Николая, политику печатать? Хотели сделать угодливо да гладко, а вышло уродливо и гадко!..
Пошел Иван Дмитриевич в общество Красного Креста к Екатерине Павловне Пешковой просить через это общество воздействовать на ГПУ, чтобы Николаю, если не освобождение, то хотя бы облегчение выхлопотать.
Опоздал отец или опоздал Красный Крест с ходатайством: Коллегия уже вынесла решение:
«Сытину Николаю Ивановичу определена Коллегией ОГПУ административная ссылка с правом выбора места жительства за минусом шести городов…»
На семейном совете повздыхали, поплакали, переговорили и пришли к выводу – выбрать Николаю местом жительства город Томск. Там жив старик Петр Макушин, книголюб и общественный деятель, он может помочь Николаю устроиться. И вообще Томск город культурный: университет, отличная библиотека, интеллигентная публика.
Со слезами на глазах провожал Иван Дмитриевич своего сына в ссылку.
– Может, больше и не увидимся. Как судьба обернется. Когда в пятом году попал в Бутырки сын Василий, у меня за него так душа не болела. Как же так? Преступления не было. Что-то вы затевали без злого умысла, и вот, пожалуйте!.. Не за те «четьи-минеи» взялись. Ваше ли это дело?.. Я уверен, что перед народом ты, Николай, неповинен и совесть твоя чиста. И вся твоя «вина» в этом деле, возможно, усугубилась тем, что ты не от тех родителей произошел, да и жена у тебя иностранка. Все это, дорогой мой, в расчет ныне берется. Ну, счастливо, будь бодр духом и честен. Веди себя хорошо, с мерзавцами-барабошками не знайся, сторонись их…
Жена Николая, Нина Васильевна, англичанка, урожденная Брейтвейт, поехала вместе с мужем в Томск.
Невеселые были проводы: не на ярмарку, не в заманчивое путешествие, а в ссылку, в места отдаленные. Этот семейный эпизод сильно подействовал на здоровье Ивана Дмитриевича…
Долго, долго старик не мог успокоиться. Тяжело переживал. Перестал даже выходить на улицу. Старался никому из своих знакомых не показываться на глаза, даже в церковь на Путинки не ходил.
В Москве прошел слух, будто бы Сытин арестован. Знакомые звонили, спрашивали:
– Ужели правда, что Ивана Дмитриевича «взяли»?
– Нет, слава богу, пока – нет. Велел вам кланяться. Прихварывает только…
Слух проник за границу. А там не обязательно проверять:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115