Предположим, что не закроют правительственным решением, а бумаги не дадут, тут и сам закроешься…
– В этом есть доля правды. Осторожность не излишня, – сказал Лемке.
– Этакого же мнения придерживаются мои редакторы, компаньоны и тот же Дорошевич. Думали издавать горьковскую «Летопись» приложением к «Русскому слову». Знаю, что поднялся бы тираж и «Летописи» и газеты. Но встали на дыбы Благов и Дорошевич. «Ни в коем, говорят, случае. Горький внесет полевение. А сейчас война – не время влево сворачивать, как бы это не стало немцу на пользу…»
– Кому как, Иван Дмитриевич, но полевение в определенных кругах общества неизбежно. А народная масса – это горючий материал для стихийных вспышек.
– Тяжелое время… – Сытин не досказал мысль. На вокзал к отходящему поезду прибежал вольноопределяющийся, с шашкой на боку, с медалькой на шинели, корреспондент Лембич.
– Иван Дмитриевич, узнав, что вы здесь, я полтораста верст верхом скакал. Вот пакет в «Русское слово». Самые свежие известия с передовых позиций. Как я рад, что застал вас…
Сытин повертел пакет в руках, неприветливо глядя на своего корреспондента.
– Свежие, говорите, так отсылайте спешной почтой… Я не посыльный. Я насквозь вас всех, корреспондентов, вижу и знаю, какой пропахшей «свежинкой» вы редакцию снабжаете. Долго ли будет это продолжаться? Наткнетесь на немилость Дорошевича, пеняйте на себя!..
– А что? А что такое, Иван Дмитриевич? – залебезил Лембич.
– Хотите от меня расшифровки? Пожалуйста. – И Сытин, уже у входа в вагон, начал, пригибая пальцы, перечислять откуда-то ему известные грешки Лембича. – Во-первых, вы посылаете материалы двухмесячной давности, во-вторых, берете сообщения из иностранных газет и перелицовываете на свой лад; для этого не надо быть при штабе. В-третьих, без надобности много тратите денег на телеграммы, полагаете, что раз за телеграмму заплачены редакционные деньги, значит, обязаны печатать всякую галиматью. Нет, батенька, так дальше не пойдет. Учтите, и – до свиданья…
Опечаленный никчемной встречей с царем, возвратился в Москву Иван Дмитриевич.
В Москве опять та же непрерывная работа.
Книги, книги, книги, кипами, вагонами, повсюду, повсеместно, и «Русское слово» на весь свет.
Война и начавшаяся разруха, быстрое падение денежного курса – все это вызывало тревогу во всех классах и слоях населения. Сытин с вниманием следит за печатью, читает о думских новостях: за счет каких партий обновляется дума, о чем там, с думской трибуны, раздаются голоса?..
Вместо удаленного с поста председателя совета министров Горемыкина выступил в думе новый председатель Штюрмер.
Сытин плевался, произнося эту фамилию за чтением «Нивы», давшей отчет о думских заседаниях.
– Россия и… Штюрмер? Что может быть общего у русского гражданина с этим немцем? Тьфу, да и только! Штюрмер – ставленник Распутина. И когда же гнев, если не божий, то человеческий, обрушится на Гришку?..
Сытин читал слова Штюрмера, сказанные при открытии думы:
«Россия не положит оружия, пока не одержит победу… Не будем закрывать глаза на ошибки. За Государственной думой признается священное право критики правительственных действий…»
«Как бы не так! – отрываясь от чтения журнала, размышлял Иван Дмитриевич. – Критикующая дума невзлюбится ни царю, ни его Алисе. А бесподобный проходимец, дворцовый кобель Гришка подскажет им „божие благоволение…“»
Он стал читать дальше и отчеркивать цветным карандашом выдержки из отчета, соглашаясь то с одним, то с другим оратором.
В речи правого националиста Половцева Сытин отметил:
«Правительство своевременно не проводило стратегических линий, а теперь за их постройку переплачиваем вдесятеро… Путейцы погрязли в злоупотреблениях. Там – что ни чин – то вельможа, и за спиной его стоят министр, директор департамента, генерал-адъютант, адмирал и т. п. Троньте его, и невероятные неприятности посыплются на вас со всех сторон… „Берете взятки?“ – „Да, берем. В мирное время брали по рублю с вагона дров, а теперь по рублю с сажени“. – „Не хотите работать?“ – „Не желаем“. – „Да ведь теперь война, все мобилизуются“. – „А мы дачи себе строим, нам некогда“. И будьте вы гением распорядительности, – вы разобьетесь об эту непроницаемую преступную твердыню. Не верьте вообще железным дорогам, не верьте, когда говорят вам, что нет вагонов; осмотрите тупики на станциях, они загромождены вагонами; не верьте, когда говорят: не хватает паровозов; поищите хорошенько и найдете целые парки занесенных снегом и замороженных паровозов. Ничему не верьте, ибо там все ложь и преступление».
«Вы грозите им военным судом. Полноте – это сказки, страшные для детей младшего возраста. На кого накинете вы петлю? На сцепщика поездов, на конторщика?..»
«В бытность мою на фронте я слышал в вагоне рассказ офицера о печальном случае в их полку. Солдат, с целью избавиться от службы, отрубил себе три пальца и сказал: отстрелили. Пальцы нашли, солдата уличили. На войне суд беспощаден, – привязали к столбу и расстреляли».
«А скажите, не слыхали вы про изменника, который предал первоклассную крепость, лишил отечество целых дивизий, отдал врагу несметную артиллерию и целые склады снарядов? Генерал Григорьев. Для него страшен оказался военный суд? Конечная судьба – беспечальная жизнь…»
«Так запомните, что скажем мы, националисты, – мы никогда не посягали на прерогативы власти. Тем более мы не хотим похитить власть во мраке страшной бури. Мы жаждем сильной власти. Но власть сильна не мелким искательством, а неуклонным исполнением закона. Нет закона – нет и власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115