А вот здесь, наверху Воробьевых гор, построить бы кварталы для рабочих, коттеджи с отдельными квартирами для каждой семьи. Пусть бы мои люди и потомки их вспоминали меня добрым словом. Я об этом думаю всерьез и накрепко!.. А на днях, скажу вам по секрету, и не смейтесь надо мной, Алексей Сергеевич, я уже договорился послать инженера-изыскателя в одно место – пока не скажу куда, – нельзя ли там соорудить свою бумажную фабрику.
– Куда это? Разве секрет?..
– Помолчу, Алексей Сергеевич, не скажу «гоп», пока не прыгну, может, еще и не состоится.
– Счастливый вы человек, Сытин, у вас все планы да грезы, а у меня страхи да слезы… Вот и сегодня весь день слышу себе укоры да упреки от самого себя. Как справедлив был Чехов!.. Царство небесное… – Суворин уткнулся глазами в столешницу и умолк.
– Мил человек! Подойдите, подсчитайте с нас, – обратился Иван Дмитриевич к официанту, доставая туго набитый бумажник.
– Как прикажете? вместе или раздельно?
– Считайте вместе, сами поделим. – Взглянув в поданный счет, Сытин сказал: – Смотрите-ка, Алексей Сергеевич, вдвоем-то на пять рублей напили, наели…
В ГОСТЯХ У ГОРЬКОГО
Сытин устал. Устал физически и духовно. Годовое производство книг в товариществе давно уже превысило тысячу названий. «Русское слово» стало самой популярной газетой в России.
Выходили одно за другим солидные роскошные и многотомные юбилейные издания: в 1911 году – пятидесятилетие крестьянской реформы, в 1912 году – столетие Отечественной войны, и в эти же годы вышло в двух разных изданиях у Сытина полное собрание сочинений Льва Толстого.
Число рабочих и служащих в товариществе И. Д. Сытина в Москве и Петербурге достигло пяти тысяч. Строились заманчивые планы дальнейшего увеличения выпуска литературы. И все-таки ни рост производства, ни всякое другое достигнутое благополучие не приносили Сытину удовлетворения и спокойствия. Он возмущался тем, что тогда происходило в правительственных верхах. Бушевал и ругался:
– Барабошки, плуты, куда ведут Россию?!
И было отчего стать недовольным в той реакционной обстановке, когда Гришка Распутин являлся при дворе выше чем «вице-царем» и влиял на «августейшую» семью, на дворцовые и министерские порядки. Ни пресса, разоблачавшая проделки Гришки Распутина, ни высокопоставленные особы не могли ничего поделать, чтобы удалить от царя и царицы этого прохвоста.
Сытин однажды даже встретился с Гришкой. Зачем, для чего – и сам не знает. Наверно, из любопытства. Эта встреча могла только лишний раз убедить его: «До чего докатилась романовская династия к своему бесславному трехсотлетию…»
Встречи с министрами и товарищами министров были также противны духу Сытина.
Издание религиозных книжонок, пожертвования церкви, поездки в монастыри, моления и покаяния не утверждали в нем духа спокойствия. Все это казалось слишком просто, если даже в загробной жизни за пожертвования, за деньги можно приобрести место в раю.
Вера поколеблена. Наступило беспокойство. И черт знает, что происходит? Сам кумир человечества, покойный Лев Николаевич, любимец Сытина, принимая христианское учение о любви к ближним и непротивлении злу, отвергал попов с их библейскими сказками. Много раз перечитывал Иван Дмитриевич ответ Льва Толстого святейшему синоду по поводу отречения его от церкви. Как понять Толстого? Ясно, что никакой Саваоф не в состоянии воздвигнуть мироздание, ясно, что не могла богоматерь забеременеть от голубя. Но где-то, что-то есть? Где начало времени и где конец пространства? И сколько у разных людей есть разных богов, и сколько всяких мудрецов – создателей божьих?.. Моисей и Христос, Будда и Магомет, Конфуций и Лютер, и наконец наш граф – составитель своего, толстовского евангелия…
Дошли слухи до Ивана Дмитриевича, что даже Алексей Максимович Горький размышляет о каком-то своем собственном, новом боге. А ему-то зачем?.. Господи, прости его… В журналах пишут, что какой-то скульптор-чудак Иннокентий Жуков вылепил себе статуэтку брюхатого рахитика, назвал его «богом Ермошкой» и даже катехизис службы сочинил! Не ударилось ли человечество в дикарство?
Думал и метался Иван Дмитриевич: «Не поехать ли в Стамбул, не походить ли там по мечетям? Затем махнуть в Элладу, заглянуть в тысячелетия назад и „побеседовать“ с Зевсом и Афиной… Да еще в Египет сплавать бы, поклониться колоссам Мемнона, не помогут ли они устроить свидание с древнейшим из богов Амоном-Ра и Изидой? А на обратном пути заглянуть в Иерусалим к пустому гробу вознесшегося на небо Христа?.. И тогда, быть может, окончательно что-нибудь в сознании утвердится, или все окончательно рассеется!..»
Конечно, Сытину ничего не стоило бы совершить любое путешествие на край света. Но огромная и неотложная работа удерживала его от длительных поездок. Разве можно надолго оторваться от миллионного дела?..
В январе получил с Капри от Горького письмо:
«Мне очень грустно и досадно, что все не приходится еще раз встретиться и поговорить с Вами, – поверьте, что сожалеть об этом меня побуждают не какие-либо деловые соображения, но совершенно свободное желание общения с умным, многоопытным русским человеком хорошей души, человеком, возбудившим во мне чувство искренней симпатии.
Вы извините мне эти откровенные слова, но я сказал их искренне, а искренность всегда уместна и в добром, и в худом слове о человеке».
И надумал все-таки Иван Дмитриевич в тот год поехать к Горькому на Капри.
Не скоро собрался. Написал Горькому, пообещал приехать. Но помешала Нижегородская ярмарка. Как нигде, на ярмарке Сытин мог встряхнуться, забыться и вспомнить старое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115