Часто плавали в тумане, не имея никаких электронавигационных приборов. Показаниям лагов полностью доверять было нельзя: на вертушку наматывалась морская трава, в изобилии плавающая в море. Поэтому самым верным показателем скорости были обороты машин. От того, насколько точно машинисты держали заданные обороты, зависела точность счисления. К чести машинистов, они были на высоте.
Для боевой подготовки уходили на длительные сроки, возвращались в базу лишь пополнить запасы угля и продовольствия. Часто даже не сходили на берег, не имели возможности побывать дома. Ошвартуешься, бывало, к стенке, а на дом свой только поглядишь.
Корабельные штурмана после каждого похода приходили ко мне со своими отчетными кальками. Мы их совместно анализировали, искали причины, повлиявшие на точность счисления. Постепенно накапливался опыт, росло штурманское мастерство.
Уже в период переоборудования кораблей выявились высокие командирские качества многих их командиров. Особенно хочется сказать о командире «Ставрополя» Марине. Этот человек имел богатый и разносторонний морской опыт, который сказывался во всем. Как-то так получалось, что заводские работы, производившиеся силами личного состава; на его корабле шли наиболее споро, размещение экипажа в кубриках, оборудование ходового мостика и многое другое было более рациональным.
После окончания ремонта кораблям часто приходилось подходить к причалам, швартоваться. И здесь все увидели, что лучше всех это делает Марин. Он швартовался быстрее всех, с минимальным реверсом. Хорош был на этом корабле и комиссар Александр Гольдштейн, тот самый Саша, с которым мы по комсомольской мобилизации в числе пятисот комсомольцев Москвы в декабре 1922 года были посланы па Балтийский флот. Пожалуй, именно это удачное сочетание прекрасного командира корабля и опытного комиссара позволило «Ставрополю» по морской культуре, организации службы и боевой подготовке выйти вперед.
Вступив в строй, минные заградители форсированными темпами стали отрабатывать организацию службы, которую, как и курсы и перечни упражнений по боевой подготовке по каждой специальности, штабу бригады и флагманским специалистам — Андрееву, Брезинскому, Головко, Парийскому, Соколову пришлось разрабатывать самостоятельно. В этой области большую работу проделали старпомы минных заградителей Каратаев, Кремов и командиры кораблей Новиков, Марин.
Все работали с огоньком, словно одержимые, месяцами не сходя на берег. Корабли часто выходили в море, отрабатывали совместное плавание, организацию минных постановок в дневных, а затем и в ночных условиях, в сложных условиях погоды.
Обычно, совершив совместное продолжительное плавание в заливе Петра Великого и маневры при постановке условных линий минных заграждений, мы шли в бухту Суходол, заливы Славянский, Америка, где производили фактическую постановку учебных мин, качество которой определялось прежде всего точностью счисления, контролировавшегося обсервацией мест поставленных в начале и в конце каждой линии мин. Все собранные данные накладывались на общую карту, со штурманами производился тщательный анализ, выявлялись ошибки каждого, каждому давалась оценка, которую докладывали командованию бригады. Такая методика применялась при любом совместном плавании.
Стала заметно повышаться штурманская культура. Но нам очень мешало отсутствие электромеханических лагов. Ломали голову, как выйти из создавшегося положения. Наконец, набравшись храбрости, я пошел к начальнику штаба бригады и предложил ему послать меня в командировку в Ленинград, где, как мне было известно, в лаборатории Кудревича испытывались несколько советских электромеханических лагов.
— Если вы пошлете меня в командировку, то Кудревич, с которым мне приходилось не раз встречаться, вникнув в наше положение, обязательно даст нам для трех минных заградителей три лага. Уверен, что даст, — горячо доказывал я Басистому необходимость такого шага.
— А еще в чем вы уверены? — не без иронии спросил Николай Ефремович.
— В том, что начальник гидрографии даст нам хронометры, нужное число отечественных магнитных компасов и мы наконец сможем выбросить всю иностранную музейную рухлядь. Уверен и в вашей поддержке, так как другого выхода нет.
— Штурман, вы неисправимый фантазер и витаете где-то в облаках. Все командировки на запад запрещены и расцениваются как «чемоданные настроения»…
— Товарищ начальник штаба, позвольте доложить? Если в командировку нельзя, то отпустите в отпуск.
— Какой может быть отпуск?! Года не прошло…
— Мне отпуск положен еще за 1931 год. Я не использовал его, хотя мне и предоставляли путевки в санаторий…
Задумался начальник штаба. Молчит. Вышел я из каюты обескураженный. Последняя надежда раздобыть лаги и компасы рухнула. А без них не может быть и речи о повышении точности путеисчисления.
Через два дня меня вызвал Васильев. Вхожу в каюту. Там уже Басистый и военком бригады Григорьев.
— Товарищ Андреев, — говорит комбриг, — расскажите-ка нам о ваших предложениях насчет поездки в Ленинград. На чем базируется ваша уверенность в успехе?
Подробнейшим образом снова обо всем доложил.
— А что, пожалуй, это дело стоящее, — поддержал меня военком. — Нужно доложить начальнику Морских сил и получить разрешение предоставить формально отпуск Андрееву. Ну а если в Ленинграде сделать ему ничего не удастся, то строго спросить с него.
Кудревич и начальник гидрографического управления отнеслись к нашим просьбам более чем внимательно. Дали три лага, четверо часов полухронометров, несколько компасов и много штурманского имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104