Кобаси записал свое назначение в историю болезни.
– Будете класть?
– Конечно. Не могу же я отпустить его домой в таком состоянии.
– В какую палату?
Акико взглянула на лежавшего с закрытыми глазами старика. Вид у него был отнюдь не респектабельный.
– В общих места есть?
– Нет, все занято.
– Палата третьего класса?
– Одна пока свободна, но больной ожидается со дня на день.
– А, ладно. На время туда.
– Разница будет тысяча иен в день.
– Знаю. Не надо повторять мне прописных истин. Занимайся лучше своим делом, вези его скорее в палату.
Акико нахмурилась.
Кобаси вернулся в ординаторскую и в одиночестве уселся пить чай. Когда он взглянул на часы, было уже половина девятого.
«В этой клинике только и слышишь: деньги, деньги…» – возмущенно подумал он. Всякий раз, когда поступает новый больной, приходится определять, сколько он сможет платить, и только после этого направлять его в соответствующую палату… Если постоянно помнить о деньгах, как можно спокойно лечить больного?.. В университетской клинике Кобаси не приходилось думать о подобных вещах. Все определялось состоянием пациента и наличием свободных коек. В частной клинике все оказалось иначе. Похоже, всех здесь волнует не столько здоровье человека, сколько то, есть ли у него деньги или страховка.
«Вечно нянчатся с люксом и первым классом. А на остальных им просто плевать…»
Кобаси крайне возмущало, что в «Ориентал» отношение к больным определялось их обеспеченностью.
«Тяжелых больных – в отдельные палаты, легких – в общие: вот единственно справедливый принцип», – думал он. Однако на деле все обстояло не так. В люксы и палаты первого класса частенько ложились люди с простейшими заболеваниями, а то и вовсе – отдохнуть.
«Интересно, зачем их вообще осматривать?» – негодовал Кобаси.
Отец его работал на сталепрокатном заводе в Камэйдо, семья жила скромно, сына с детства приучили к бережливости, и поэтому люди, выбрасывавшие по пятнадцать тысяч иен в день за право наслаждаться одиночеством и покоем, казались Кобаси просто ненормальными.
– Какая дикость! – проворчал он вслух и допил холодный чай.
Он хотел уже включить телевизор, когда зазвонил телефон. Аппарат стоял в противоположном конце комнаты.
– Алло! – послышался в трубке энергичный мужской голос. – Это клиника «Ориентал»?
– Да.
– Я могу поговорить с дежурным врачом?
– Слушаю вас.
– А-а, это вы, сэнсэй. Извините, что так поздно. Тон был весьма фамильярен, однако голос не вызывал у Кобаси никаких воспоминаний.
– У вас, кажется, лечится Дзюнко Ханадзё? Кобаси было известно, что два дня назад Дзюнко сделали операцию, а теперь она снова поступила в клинику с осложнением.
– Как она себя чувствует?
– Простите, кем вы ей доводитесь?
– Меня зовут Мураи. Я очень близко знаком с Ханадзё. Вот и беспокоюсь, как она…
– В общем, удовлетворительно.
– Когда ее выпишут?
– Не раньше, чем дня через два-три.
– Два-три… – задумчиво повторил мужчина.
– Она слишком рано вышла. Недолечилась – и вот результат. Слава богу, что еще все обошлось так. Незначительное кровотечение.
– Да? Вы говорите, кровотечение?
– Я не веду эту больную и подробностей не знаю. Но, как я слышал, приняты все меры.
– А что, это серьезно?
– С такими вещами не шутят. Как-никак три месяца.
– Да-а?.. – непонимающе протянул Мураи.
– Это вовсе не пустяк. Аборт, между прочим, не что иное, как насильственное вмешательство в естественный процесс в живом организме.
– Что?! У нее… был…
– Подобная операция – надругательство над природой, грубое нарушение ее законов.
– Вон оно что… Значит, еще дня два?
– Она женщина богатая, так что я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, – неприязненно процедил Кобаси.
– Простите, как ваша фамилия?
– Кобаси.
– Вы терапевт?
– Хирург.
– Большое вам спасибо.
В трубке раздались короткие гудки. Кобаси было неприятно, что его потревожили из-за Дзюнко Ханадзё.
Любимица прессы и телевидения… Приезжает в клинику чуть ли не ночью, и ей немедленно делают операцию, а наутро, не считаясь в мнением врачей, она исчезает, потому что, видите ли, у нее «программа»… И вот, пожалуйста, ее снова привозят сюда, теперь уже с осложнением – и снова поздно ночью. Платит по пятнадцати тысяч иен в день, вокруг нее ходят на цыпочках импресарио и секретарша, а она знай лежит себе преспокойно: спросишь, как себя чувствует, – рта не раскроет, за нее ответят «сиделки».
«Ну ладно, Ханадзё, что с нее взять, – артистка, так сказать, не от мира сего. Но то, что вся клиника пляшет под дудку какой-то девчонки, певички, – в этом, конечно, вина Наоэ. Пусть сейчас он работает на частного предпринимателя, но ведь когда-то блистал в университетской клинике, считался светилом в науке. И идти на поводу у импресарио Дзюнко Ханадзё… Значит, и он подвластен силе денег…»
Кобаси с грустью вздохнул.
По телевизору показывали музыкальное шоу. Одна за другой к микрофону выходили «звезды» эстрады и исполняли самые популярные песни истекшей недели. Ведущий, чья физиономия показалась Кобаси знакомой, игриво пригласил на сцену щупленькую певицу. Она, как и Дзюнко, обладала несколько хрипловатым голосом. Кобаси часто видел ее на экране. Перебросившись с девицей несколькими пустыми фразами, ведущий вдруг сказал:
– Между прочим, на днях Дзюнко Ханадзё потеряла сознание прямо на сцене. Надеюсь, с вами этого не случится?
– Со мной все в порядке, – усмехнулась певица.
– Берегите себя. А то, знаете, стоит упасть одной звезде, а за ней – и другие. Как бы не началась эпидемия. Впрочем, что это я? Аппендицит не заразен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93