!
– А ты попробуй продай! Кому продавать?! Вот ты можешь чего-нибудь купить?!
– Да пошел ты!
– Ну, а хули тогда спрашиваешь!
И мы заткнулись. Это были тягостные минуты. Как передать их физически осязаемую скорбь? О, дикие псы подземелья моего, видно не суждено вам превратиться в звонкоголосых птиц!
Наверное, мы с Шуриком стали настолько ординарны и жалки, как два пенсионера в очереди к урологу, что полунагая Фурия извлекла из-под своего прилавка золотистую банку пива Хольстен, сорвала кольцо и, изогнувшись как кобра, сдула хлынувшую пену в нашу сторону.
– А эта ебется, но только через ресторан, – глухо отозвался Шурик. И я уловил в его «но» язвительный манок – призыв к порицанию извечных устоев.
Нет, я не откликнулся. Мне не хотелось ни полемизировать, ни вторить. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть и точно знать, что тебе от нее надо. А уж какую цену придется выложить за желаемое? Я был согласен на любые условия!
И значит нужно было расставаться. Я протянул руку, Шурик вяло пожал.
– Ты не пропадай, – вдруг спохватился бедолага. – Одна надежда на тебя, когда прославишься может и меня вытянешь…
Я пообещал быстрыми кивками и пошел прочь, не оглядываясь.
Контрастные переживания опустошили меня, я шел не спеша, всецело отдавшись грязному тротуару. Вдруг потянуло ладаном, я поднял голову. Так и есть – Храм Господний на Земле.
На паперти под недавно отреставрированной дубовой дверью, подостлав под глыбообразный зад картонку, сидела нищенка и бойко сортировала милостыню – железо в холщовый мешочек, сотки к соткам, двухсотки к двухсоткам, пятисотки к пятисоткам, а тысячные купюры в карман под юбку. Сортировала и приговаривала: «Пошла на хуй… пошла на хуй…» Эта присказка относилась к другой нищенке, что стояла неподалеку. Та (погрязнее и постарше) истово молилась и, низко кланяясь Храму, перечила: «Тебе хуй… тебе хуй…»
Я запрокинул голову и осмотрел купола, покрытые свежей позолотой. Предвечернее солнце, скатываясь с их округлых боков, больно плескалось в глаза. Я прищурился. Стены храма были тщательно выбелены и отливали синевой. «Уютное жилище,» – подумал я и пошел своей дорогой.
Пустота во мне постепенно восполнялась. Вернулось ощущение времени. Заработало сознание, включилась память. И я решил подаваться к Паше. На деньги рассчитывать уже не приходилось, но была надежда выпить. А выпивший человек и человек трезвый, это совсем разные ипостаси.
7
Когда-то (не так уж и давно) Паша пробовал стать клоуном. Примерял парики, приставлял разновеликие носы, экспериментировал с гримом.
– Юмор мне присущ, – говаривал Паша, – но ему нужна некая четкая форма.
В поисках формы подхватил Паша безденежье, адский труд и фырканье ядовитой критики. Бесформенная масса юмора начала подкисать, покрылась плесенью и, в конце концов, засмердела.
Спасла Пашу некая итальянская фирма, без шуток предложив ему оклад. Паша сбросил парик, отклеил нос, смыл грим, сменил балахон на тройку, заказал визитные карточки, где черным по белому отпечатали – Агент по рекламе. Юмор утратил для Паши свою насущность, за то жизнь обрела четкие формы.
Прикупив 0,7 «Агдама», два яблочка, мы удалились в укромное местечко Измайловского парка.
– Зашел бы ты днем раньше, я бы мог поступить и шире. А на сегодняшний день, это максимум, – извинялся Паша, разрезая первое яблоко.
Я всегда опаздываю, поэтому мой максимум, это минимум! Но у минимума есть своя прелесть – перспектива. С надеждой на большее я налил себе 200 и произнес тост:
– Начало всех великих действий и мыслей ничтожно.
– Красиво, – воодушевился Паша. – Откуда это, что-то не припомню?
– Из далекого прошлого. Будем.
Выпили, полакомились дольками.
– В принципе, я приветствую происходящие в стране изменения, – означил тему разговора Паша, не спеша закурил и развил:
– У людей появились возможности представлять из себя то, что они представляют в действительности, а порой даже и больше, чего раньше они и представить-то себе не могли!
– Это точно, – я тоже тихонько приветствовал назревавшие во мне перемены в связи с выпитым выше.
– Но в силу нашей, прямо скажем, гипертрофированной совковости, возникают ряд факторов нежелательного толка.
Паша весь напрягся и запылил далее:
– Но не беря во внимание коих нельзя чувствовать себя более менее комфортно..
– Покури, – кивнул я на потухшую сигарету.
Паша затянулся два раза подряд и радостно выкрикнул:
– Отсюда возникает щель!
Вот про щель мне понравилось. Орошенная почва души зазеленела молодыми всходами.
– Узкая щель! – удобрил их Паша уместным прилагательным.
Я потянулся к бутылке.
– В которую, не каждому дано протиснуться…
Рука моя слегка дрогнула.
– Но как говорится, хочешь быть счастливым – будь им! – выправился Паша.
– И будем! – возрадовался я за нас обоих и протянул причитавшиеся собутыльнику 150.
Выпили. Закусили. Паша сплюнул косточку и…
– Подожди… О чем это, бишь, я?
– О щели. Узкой, но желанной, – азартно потирая зазудевшие уши, помог я другу.
Новая ипостась вступала в свои права, перекраивая меня на свой манер. Свежий источник мыслей зажурчал переливчатыми мелодиями в произвольном и весьма изощренном ритме. Взгляд обрел разящую динамичность и, в сочетании с резвой посадкой головы, обеспечивал мне великолепный обзор. Я стал вглядываться в разбегающиеся в разные стороны тропинки парка: нет ли там чего привлекательного?
– Так я вот к чему, собственно, – наконец ухватил Паша, то и дело ускользающую нить разговора. – Чтобы протиснуться и не остаться за бортом, приходится преодолевать разного толка комплексы… Кои возникли в процессе нашего, так сказать, совдеповского воспитания… Или просто – есть следствие общенационального слабоумия, что, естественно обидно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74