» А сегодня с утра поднимаю трубку, хотел куму позвонить, чтобы он на меня тоже пива брал. Едрена вошь! Молчок! Ну, ничего, сейчас разберемся.
И мы заходим в здание телеграфа. Юра впереди, мы немного отстаем. Интерьер минимальный: стеклянная перегородка с окошком телефонистки, стол, стул и три кабины с аппаратами. У окошка небольшая очередь. Отец подается к крайнему, но Юра подхватывает его под руку и тащит к дверце, ведущей за перегородку:
– Пошли, пошли, сейчас все сделаем, – отвергает невнятные возражения отца Юра и с шумом отворяет дверцу.
– Паташь! – взвизгивает телефонистка – маленькая башкирка с пышной шевелюрой черных волос – и вскакивая со своего места. – Куда ты лезешь?! Русский язык читать умеешь?! Это служепный хот! – кричит она, преграждая приятелям путь.
– Не каркай! Я к Тарасову! – небрежно бросает Юра.
– Сам хайло заткни! Нету тута Тарасова! Иди, а то сейчас милицию позову. У меня касса открыта! – тарахтит черноволосая карлица и вытесняет Юру за перегородку.
Отец высвобождается и отходит к очереди.
– Че ты меня пугаешь, пугало?! Ну-ка позови главного инженера и положи на стол «Книгу жалоб»! – огрызается Юра, но из-за перегородки выходит.
И тут подключается очередь.
– Мужик, ты че развоевался-то там? – грозно спрашивает крепкий парень в выцветшей почти до бела солдатской робе.
– Да это ш Мелентий, шокнутый! – шамкает беззубая старуха в вязаной кофте и новеньких, блестящих галошах. – Вешно баламутит, шорт рыжай. Яво ешо в детстве прибить мои робяты хотели. Всем оскомину набил. Проваливай отседа!
– Это кто это меня прибить хотел, ты, холера старая! Это твои туберкулезники, что-ли?! – Юра запускает руки в карманы и независимо выставляет одну ногу в сторону. Назревает явное противостояние.
– Юр, кончай, – подскакивает к неуемному корешу отец и тянет к выходу.
– Ишь как распоясался, охальник! На старуху накинулся! – несется нам в след. – Вот я Василию скажу, он тебе рыло-то начистит!
Мы выходим на крыльцо.
– Зря с главного хода пошли, – сплевывает Юра в пыльную траву. – Эта Файка – шизнутая! Ее никто не ебет, так у нее уже бешенство матки выработалось! Ты думаешь, почему она всегда в плаще ходит, при любых условиях?
Отец молча отмахивается.
– Почему? – интересуюсь я.
– Да потому что у нее горб! А она, чума недоделанная, надеется, что какой-нибудь богодуй командировочный не разглядит впопыхах-то, ну, и вдует слету.
– Ладно, Юр, чего теперь разбираться, – устало прерывает его отец.
– А чего тут разбирать-то? А ну, пошли со двора! Сейчас мы ее быстро оформим по 33-ей! – Юра спрыгивает с крыльца и направляется в обход здания.
– Нет, Юр, нам домой пора. Матери обещались к двенадцати вернуться.
– Так ты ж звонить хотел? – останавливается Юра.
– Мы телеграмму дадим, на вокзале. Ну, будь! – протягивает ему руку отец.
– Подожди, слушай сюда, у меня ж на вокзале золовка моего брательника работает. Блядища еще та…
– Нет, нет, Юр, мы сегодня давать не будем. День рождения завтра только. Чего торопиться-то? – поспешно отказывается отец от очередной услуги всемогущего Юры.
– А ну, смотри! Хозяин – барин! Ты на выходные или в отпуск?
– В отпуск.
– Ну, тогда еще свидимся! Если что, обращайся… Трудности там какие, помогу, – Юра протягивает свою крупную руку.
– Спасибо.
Рукопожатия. И мы расходимся.
Некоторое время шагаем молча. Притомились. Ветерок лениво ворошит пыль по пустынной улице.
– Сколько раз зарекался не связываться с этим мудаком, нет опять угораздило, – вздыхает отец.
Я тихо смеюсь. Мы подымаемся на железнодорожный мост и моему взору открывается весь наш город с его разноцветными жестяными крышами, утопающими в зелени садов. На северной окраине высится обшарпанный телевизионный ретранслятор, посредством которого просачиваются в наше Давлеканово причуды большого мира. А дальше, по всем направлениям, непроглядные российские дали и синь, бездонная синь покойного неба.
Вера-веруня и странные предчувствия
Я засыпал. Мягко. Плавно. Еще чувствовалась ночная прохлада, что просачивалась сквозь тюлевую занавеску на окне, возле которого я покоился. Еще слышались возбужденные голоса молодого поколения, что собралось возле огромного бревна, что спокон веков валялось в конце нашей улицы, и где в свое время собирались и мы. Еще думалось: вот и все, устаканилась жизнь, прояснилась и пошла на спад. Своим чередом. Срок в срок. И на душе было покойно… Правда, за душой сочились какие-то странные чувства, или остатки чувств, возможно всего лишь предчувствия. Такие странные, но такие далекие, что я улыбался им и говорил себе: Пора спать… спать… спать…
Сначала загремела цепь, потом раздался взрыв лая – Инга металась под окном. Я резко поднялся и отвел занавеску. От ворот к дому в кромешной темноте плыл красный уголек сигареты. Собака рвалась и сипела от ярости.
Я спрыгнул с дивана и в одних трусах вышел в сени. Дверь дергали.
– Кто там? – спросил я, взявшись за крюк.
– Игорек? – позвал полушепотом знакомый голос.
Я откинул запор и открыл дверь. На крыльце стоял Коля по кличке Кацо – военная рубашка с погонами старшего прапорщика нараспашку, к белой майке приколота красная астра. Кацо широко улыбался и плавно покачивался. Друг моего детства, отец большого семейства, военный сверхсрочник и частный предприниматель.
– Кто пришел, Игорь? – позвала из дома мать.
– Это я, теть Фай, старший прапорщик Чернов! – радостно крикнул Кацо в дом, и притянув меня к себе, прошептал прямо в ухо:
– Одевайся!
– Зачем? – спросил я, поеживаясь в прохладе июньской ночи и от стремительно надвигающихся предчувствий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74