Такие переживания обычно возникают во мне после продолжительного воздержания от всякого рода излишеств, которые, ясное дело, губят нас. О, эти странные предчувствия! Никогда не удавалось мне перехитрить их.
– Что случилось, Коля? – допытывалась мать.
– Выйди на пять минут, помоги! – голосил Кацо с посылом в дом, а сам тискал меня, подмигивая и кивая в сторону ворот. – Я две трубы надыбал, загрузить надо. Одному не с руки.
– Какие трубы? – продолжал я упорствовать, хотя все было уже предрешено.
– Толстостенные, – показывал мне Кацо, размашистыми движениями пририсовывая своей фигуре пышные груди и широченные бедра. – Дюймовочки, на все случаи жизни!
– Коля, он только что из бани, – сердилась в доме мать.
– Да они стерильные, теть Фай! Я лично выбирал и проверял! – скалился Кацо и пихал меня в дом:
– Бегом одевайся, я тебя за воротами подожду, а то твою собаку аппендицит сейчас хватит.
Интриган спрыгнул с крыльца и исчез в темноте. Инга проводила его истошным лаем.
Я прикрыл дверь и прошел в дом.
– Он что пьяный? – спросила мать из темноты спальни.
Я улыбнулся в темноте кухни. Предчувствия сбывались. Я стал одеваться:
– Почему пьяный? Просто возбужден немножко. Слышала же, трубы дармовые подвернулись, а он же, кажется, новый дом себе строит.
Я нащупал на комоде флакон с туалетной водой и азартно освежился.
– А что это за трубы такие, дюймовочки? Диаметром в дюйм, что ли? Так мог бы и сам погрузить. Пить наверное зовет? – не унималась мать.
– Да с чего пить-то? Канализационные трубы, а дюймовочки, потому что хрупкие очень. Чугунные же.
Я не скрывал озорной улыбки на своем лице. В доме была темнотища. На душе у меня уже плясали чертенята. Прямо как в юности, как почти 20 лет назад.
– Я не надолго, мам, ты не закрывайся.
– Оденься потеплее, простынешь после бани.
Я вышел на крыльцо и прикрыл дверь. Инга радостно заскулила.
– Цыц! – прикрикнул я и пошел к воротам.
В соседнем доме было темно, но я знал, что сейчас за мной из-за занавески наблюдает Кашириха – вечный шпион и доносчик. Как не конспирировались мы в пору своего активного познавания мира, все равно родители были в курсе всех наших экспериментов. Кто, с кем, и когда. Недавно выяснилось, что Кашириха даже числилась штатным осведомителем в местных правохранительных органах. И мне вновь захотелось потягаться с профессиональным резидентом. Поравнявшись с кустом жасмина, я на некоторое время скрылся с поля ее зрения. И вот что я сделал. Я опустился на четвереньки и хоронясь за клумбой пахучих цветов пополз обратно к крыльцу, потом метнулся за дом, обогнул его и выскочил с другой стороны. Занавески на окнах Каширихи колыхалась, бедная старушенция металась от одного окошка к другому. Она потеряла меня. Я осторожно пробрался к забору и перемахнул на улицу.
Кацо сидел у ворот возле столба. Я слабо присвистнул, кося под сверчка, и подал ему знак рукой. Кацо сообразил слета – встал на четвереньки и подполз ко мне.
– Игорек, значит так, – горячо зашептал он, подминая меня под себя. – Сейчас мы с тобой будем ебаться!
– Это лишнее, Колян, – сказал я, пытаясь выбраться из его жестких объятий. – Я тебя ценю, как друга детства, но не более.
Мы катались по влажной и мягкой молодой траве. Кацо беззвучно хохотал.
– Молодец, режиссер хуев! И чего ты застрял в своем Питере, мы бы с тобой здесь весь электорат переебли.
– Так может вместе в Питер махнем? Там масштабнее.
– Нет я толчею не люблю. Сейчас увидишь, как мы тут отрываемся.
Мы лежали на спинах и приводили в порядок сбившееся дыхание. Небо было просто завалено звездами. Да такого в Питере не увидишь!
– Все, от винта! – скомандовал Кацо и вскочил на ноги. – Карета в военгородке, в проулке.
Я поднялся, и мы двинулись к воротам военного городка. Во время войны здесь дислоцировалось авиационное училище, где за три месяца желторотиков обучали взлету, посадке, нехитрым маневрам и отправляли на фронт. До сих пор на местном кладбище сердобольные старушки ухаживали за могилками погибших во время тренировочных полетов трех югославских курсантов.
– Я сказал им, что ты кинорежиссер, понял? – вводил меня в курс дела Кацо.
– А они, что актрисы?
– Конечно! Одна стеклотарой жонглирует в заготконторе, другая ваучеры тасует в сбербанке.
– Тогда я лучше представлюсь каталой с Деребасовской.
– Нет они хотят отдохнуть культурно, и я обещал им, что все будет на высшем уровне.
– Понятно.
Мы прошли немного по темной аллее городка, свернули в проулок и сразу уткнулись в МАЗ. Огромная кабина с белой радиаторной решеткой и поблескивающими никелированными ободами на фарах напоминала физиономию улыбающегося из темноты негра-великана.
Кацо отворил дверцу со стороны водителя и пропустил меня вперед.
Из салона доносилась музыка, потягивало табачным дымом.
– Пупа, пупа, – запел Кацо приседая в такт, – в блюдце плавала залупа.
Я ступил на подножку и полез в салон.
– Добрый вечер, дорогие мои россиянки! – продекламировал я голосом нашего вечно недомогающего президента, обращаясь к двум темным фигурам, что виднелись в глубине салона.
Фигуры прыснули.
Кацо уселся за руль и захлопнул дверцу. Вспыхнул яркий свет.
– Девчонки, знакомьтесь – кинорежиссер из Питера, проездом в Голливуд, – отрекомендовал меня Кацо и азартно почесался.
Мы отщурились и осмотрели друг друга.
Им было за тридцать. Одна худая, бледнокожая, узколицая с нижней челюстью похожей на носок восточных туфелек. Вторая крупная, загорелая с длинными пепельными волосами перетянутыми сзади в хвост.
– Иннокентий Эйзенштейн, – представился я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74