Феникс, привычная к пустыне, покрылась потом. Когда Мериамон подошла, она выкатила глаза, так что стали видны белки, и шарахнулась, когда ее пытались взять за уздечку.
– Иди, – сказала конюху Мериамон, – я позабочусь о ней.
Фракиец помотал головой.
– Нет, ты иди.
Мериамон крепче взялась за уздечку и наполовину силой, наполовину уговорами заставила лошадь приблизиться к одному из верблюдов. Все люди уже легли на землю, кроме тех, кто был с лошадьми. Буцефал был пугающе спокоен. Александр держал его за повод, гладил по шее, что-то говорил. Мериамон позвала его. Царь вздернул голову, сам похожий на коня.
– Сюда! – закричала Мериамон.
Через мгновение Александр двинулся в ее сторону. Она уже забыла о нем, уговаривая Феникс лечь возле верблюда. Лошадь знала, чего от нее хотят, и сделала бы это охотно, но воздух был полон грома, земля билась, как сердце. Трудно было бы ожидать, что лошадь решится опуститься на нее.
Солнце едва мерцало. Тучи песка сгущались. Из них вынырнула тень – две тени: Александр и Буцефал. Конь охотно улегся рядом с Феникс и приветствовал ее, раздув ноздри. Она прижала уши и трясла головой, но постепенно ее дрожь утихла.
– Где Нико? – спросила Мериамон. Пришлось кричать: ветер все усиливался.
Она попыталась встать. Александр удержал ее.
– Не сейчас, глупая! Последний раз я видел его там, позади, с Птолемеем. И Гефестион с ними.
В том, что она хотела сделать, не было ни капли разума.
Пойти и найти его. Но Александр загораживал ее путь, а он с места не тронется. Придется подчиниться.
– Мать Изида, – молилась Мериамон. – Мать Изида, позаботься о нем.
Если богиня слышала это, то слух у нее должен был быть острее, чем у любого живого существа. Они находились в самом пекле. То налетал порыв ветра с песком и сверкала молния, то разливалось целое море огня, облако жара, песок обдирал плоть с костей даже сквозь солдатский плащ. Жара высосала последние капли влаги из кожи, глаза и рот пересохли. И непрерывный вой, словно голоса всех пытаемых в аду, всех одержимых и всех демонов сразу.
Это был пеан. Триумфальная песнь. Ликование, что они попались и теперь им всем придет конец.
– Нет, – сказала Мериамон.
Не сказала – у нее не было голоса, его словно выжгло. Но она хотела сказать. В этом ветре была неземная злоба, а в этой буре – неземная разрушительная сила. Ее души были все истрепаны. Что случилось с простыми, лишенными волшебной силы македонцами, она не могла и думать… Не решалась думать, чтобы не прийти в отчаяние.
Она не могла шевельнуться. На ней что-то лежало – живое: оно дышало и прикрывало ее.
Александр. Она почувствовала его ясный жар. Иной жар – благодатный. Он совсем не пострадал.
Мериамон воспользовалась им для того, что ей нужно было сделать. Она произнесла слова языком души. Она строила стену, камень за камнем, слово за словом из собранной, сосредоточенной силы. Половину сразу уносило ветром, половина рушилась под ударами бури.
Но стена из слов все-таки устояла. Терпеливо воздвигала она их одно на другое, создавая защиту от бури, укрывая маленькие пойманные души, людей, животных, даже крошечной пустынной мыши, прячущейся под камнем. Может быть, плоть, приютившая эти души, еще погибнет, утонув в песке, но души не будут сожраны.
Когда стена наконец была готова, от Мериамон почти ничего не оставалось. У нее хватило еще сил, чтобы воздвигнуть последний камень, скорчиться за ним и ждать.
Тишина.
Она оглохла. Или умерла.
Что-то зашевелилось. Голос над ее ухом произнес:
– Геракл!
Песок заструился с шипением. Тяжесть поднималась с нее. Мериамон почувствовала, как в ребра ей уперся чей-то локоть.
Значит, она точно не умерла: мертвым не больно.
Рука крепко схватила ее и подняла. Яркий свет ослепил ее.
Александр был вообще ни на что не похож – облепленный песком с головы до ног, только глаза сверкали бледным огнем. Он встряхнулся, как собака, песок полетел во все стороны.
Мир переменился. То, что было голой каменистой равниной с редкими кустами, пригодными только для верблюдов, превратилось в море песка, песчаные волны простирались до самого горизонта. Буря еще озаряла небо на севере блеском молний, а на юге была ясная синь. Небольшой холмик заколыхался. Из него поднялся верблюд, отряхнулся, как недавно делал Александр, огляделся с отвращением.
– Он явно чувствует то же, что и я, – сказал Александр. Он говорил гораздо спокойней, чем выглядел. Он заметил бугорок рядом и принялся копать. Мериамон уже копала там, где ей подсказало предчувствие, отнюдь не разум, а только безумный страх.
Нико лежал, свернувшись в комок, неподвижно, как мертвый. Она задохнулась. Рот ее был полон песка. Мериамон изо всех сил потащила Нико.
Он рванулся, выпрямляясь, сильно закашлялся и упал, увлекая за собой Мериамон. Она вцепилась в его плечи. Он кашлял, стоя на четвереньках. Смотреть на него было страшно. Песок набился в волосы и брови, облепил кожу, а теперь струйки пота чертили на нем дорожки. Но он был самое прекрасное, что видела Мериамон в своей жизни.
Нико был весь в поту и в песке, но уже становился собой, его перестало трясти. Мериамон поднялась на ноги, заставив встать и его. Постепенно вокруг поднимались из песчаных завалов люди и животные, чихая, кашляя и поднимая тучи песка.
Они не потеряли никого, и все животные были целы. Пара верблюдов убежала, но, пока отряд приходил в себя, они вернулись. Хуже всего пришлось человеку, получившему камнем в глаз. Однако Мериамон, осмотрев его, решила, что глаз сохранится. Она как могла зашила и перевязала рану возле глаза. Остальные отделались синяками, а у некоторых невезучих песок ободрал кожу на разных частях тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119