Последние слова он пропел на языке страны Кемет, и хор женщин вторил ему – сладостные голоса, звенящие между каменной стеной и стеной леса и устремляющиеся к небесам. Среди потока звуков жрец взял Александра за руку. Александр не пытался возражать.
– Идем со мной, – сказал Верховный жрец мягко и поразительно просто после пения гимнов.
Царская гвардия беспокойно зашевелилась. Можно было подумать, его похищали, его зачаровали. Но он достаточно владел собой, чтобы обернуться.
– Я пойду, – сказал он. – Я в безопасности. Здесь никто не причинит мне зла.
Им это не понравилось, но он не сводил с них глаз. Никто не мог встретиться с ним взглядом.
Кроме Гефестиона. Когда Верховный жрец повел Александра прочь, он двинулся следом.
Тогда Александр остановился.
– Нет, – сказал он.
Гефестион замер. Лицо его было совершенно спокойно.
Александр улыбнулся. В этой улыбке были вся любовь и сожаление мира.
– Если бы я мог разделить это с тобой, – сказал он, – я бы обязательно это сделал. Только это, дорогой друг. Только это из всего, что мы с тобой делали, что имели, чем были…
– Я никогда не смогу стать царем, – сказал Гефестион, негромко и спокойно. – Да я и не хотел никогда.
Александр тронул его за плечо. Гефестион стоял неподвижно. Тогда Александр неожиданно стиснул его в объятиях, таких крепких, что, казалось, он борется, а не обнимает любимого друга. Так же неожиданно он его отпустил. Они отступили друг от друга. Лицо Александра было теперь таким же спокойным, как лицо Гефестиона, словно он всецело был захвачен какой-то мыслью.
Верховный жрец ждал. Александр повернулся, чтобы идти за ним.
Мериамон шла вслед за ними. Она не спрашивала разрешения. Ее не приглашали. Она хотела царствовать не больше, чем Гефестион, но она была царской крови, она была голосом богов. Они снова были в ней.
Это, наверное, было так похоже на беременность: увеличивающаяся наполненность, ощущение другой жизни внутри, частью тебя, которая в то же время отдельна от тебя. Беременность наполняла тело. А это наполняло ум и сердце.
Александра повели во внутренний храм. Мериамон шла, куда несли ее ноги, через дверь, в которую он вошел, в широкий, окруженный колоннами зал под открытым небом. Туда же пришел хор жриц. Там были самые могущественные жрецы в полном составе, выстроившиеся наподобие македонской фаланги, а в центре площади – большая золоченая вещь наподобие корабля, но с рукоятками, как у паланкина. На площадке стояло изображение бога. В Фивах он был похож на человека: но с рогами барана. Здесь он не имел с человеком ничего общего. Он был странных, приземистых очертаний, темный камень, усеянный драгоценными камнями, и самым ярким из них был большой изумруд.
Мощь камня потрясла Мериамон до глубины души. Каждый бог передавал частицу себя своему изображению, а его почитатели давали, что имели, – силу своего поклонения. Эта святыня была древней, древней и сильной; зеленый камень, как глаз, пронизывал ее, обнажая душу.
Мериамон нечего было бояться его. Можно было усомниться даже в самих богах; почему же Осирис умирал и снова возвращался к жизни? Она видела его царство, его красоты и ужасы. Ей не грозит уничтожение, пока живет ее имя. Николаос помнит его. Александр знает его. Сама Мать Изида говорила с Мериамон в глубинах ее снов.
Здесь, в храме Амона, вовсе не было странным, что ее сердце стремилось к владычице земли и неба. Или что она заняла место в рядах жриц, среди тех, чьи голоса были ниже и чище, и пела так же, как они, гимн во славу бога.
Верховный жрец вышел из внутреннего святилища. Александра с ним не было. Он, должно быть, сидел сейчас в маленькой темной комнатке наедине со своими мыслями и своим богом. Со своим отцом, как он думает. Надеется. Мечтает.
Гимн достиг самых высоких нот. Жрецы склонились, все восемьдесят одновременно, и подставили плечи под рукоятки Солнечной Ладьи. Пока гимн опускался по спирали к своим самым глубоким чистым нотам, похожим на звон бронзы о бронзу, Ладья поднялась. Это была большая тяжесть даже для такого множества людей. Когда они встали прямо, их сила собралась вместе. Голоса жриц оплетали ее. Сила жрецов росла. Образовалось как бы море звука и света. В нем пробудился бог.
Верховный жрец не сказал ни слова. Гимн изменился, зазвучал иначе – монотонно и тихо. Мериамон всем существом понимала, чего он просил и чего желал.
Ладья заколыхалась. Жрецы колыхались вместе с ней, как будто не они несли ее, а она их. Они держались за нее, как моряки в бурю держатся за весла, стараясь выровнять корабль.
Верховный жрец наблюдал. Его глаза напряженно блестели. Он читал каждое движение так же, как капитан читает движение ветра и волн.
«Кто я?» – спрашивал Александр. «Что я? Что назначено мне?» И еще, возможно, что-то, чего она не видела, – желания его сердца, которых она не могла воспринять.
Бог отвечал. Отвечал охотно. Отвечал долго и ясно, отвечал без единого слова.
Все замерло. Пение жриц смолкло. Носилки тяжело давили на людей, они склонились, поставив их на землю.
Верховный жрец низко поклонился и поцеловал камень мостовой.
Поднимаясь, он встретился взглядом с Мериамон. Она замерла. В этом взгляде было все, что она могла бы спросить, и все, что она могла бы ответить. Преодоленные сомнения. Разгаданные сны. Цели, выборы – решения, о возможности которых она никогда не подозревала до тех пор, пока не принимала их.
«Как странно», – подумала она на миг. Он мужчина и не евнух, но ей почудилось, что его лицо было лицом женщины, тело – телом женщины, руки были руками женщины, приветствовавшими и благословлявшими ее с божественной грацией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119