И, что дороже всего, оставалось время подумать, поразмыслить. И не только о зимнем перекрытии и других делах стройки (хотя и дома больше всего думалось об этом). Теперь он каждый день видел сына. За обедом семья собиралась вместе, и Софья Ви-кентьевна не могла нарадоваться. Кузьма Сергеевич расспрашивал Аркадия, как идут работы на льду. Когда отец заговорил об этом в первый раз, Аркадию пришлось краснеть. Он не сумел толком рассказать даже, как подвигается рубка ряжа и когда он будет готов. Отец, сидя дома, знал больше его. На следующий день Аркадий подготовился к вопросам отца и смог рассказать не только о своей бригаде, но и о работе всего участка.
Кузьма Сергеевич, конечно, понимал, что сын заинтересовался делами участка не по доброй воле, а по необходимости, но все же похвалил его и сказал: — Будешь хорошо работать, скажу, чтобы зачислили на курсы механизаторов.
Софья Викентьевна, видя, что он доволен сыном, решилась заговорить о давно наболевшем: в институт пора бы Аркаше.
Но Кузьма Сергеевич сразу помрачнел.
— Рано!
А вечером, когда все уже улеглись, сидел один и думал: немалая доля и его вины в том, что сыну приходится горбом зарабатывать место в жизни.
Вспомнился разговор с Переваловым.
Тот ему прямо сказал однажды:
— Ты, Кузьма Сергеевич, перед сыном виноват, а я—перед тобой, что до: сих пор по-партийному не спросил с тебя. А придется спросить. Сын за отца не отвечает, а отцу за сына положено.
— Думаешь, я этого не понимаю,— сказал он тогда Перевалову.— Это, брат, заноза, такая глубокая заноза в самое сердце...
— Заноза — не то слово,— возразил Перевалов,— Занозу выдернул и выбросил. А здесь другое требуется.
Не первый раз возвращался Кузьма Сергеевич мыслями к этому разговору. Другое требуется... Конечно, другое. А что другое?.. Чтобы лечить, надо знать причину болезни. А где эта причина, в чем?.. Появилась с легкой руки- бойких фельетонистов даже теория своего рода: в обеспеченной, не знающей лишений семье дети балованные, беспутные, порченые... Словом, плесень... Но ведь это чушь! Дикая чушь! У Терентия Фомича не дети — золото. А тоже не в нужде выросли...
Тяжелое раздумье Набатова оборвал резкий звонок телефона.Звонил Калшювский. Просил разрешения зайти.
— Может быть, отложим до утра? — сказал Набатов.
— Хотел бы ознакомить вас с телеграммой главка,— почтительно и вместе с тем настойчиво ответил Евгений Адамович.
— Жду вас.
Было совершенно попятно, что это за телеграмма. Даже несколько странно, что она так задержалась. Принимая ее из рук Калиновского, Набатов, не читая, знал содержание. Интересна только, в какой форме оно изложено. Форма была самая категоричная:
«Впредь до рассмотрения проекта техсоветом немедленно прекратите работы зимнему перекрытию».
Адресована была телеграмма исполняющему обязанности начальника строительства Калиновскому.
— Меня поставили этой телеграммой в совершенно нелепое положение!— Евгений Адамович силился казаться возмущенным.— Им же прекрасно известно, что вы находитесь на стройке. Какая была необ-ходимость адресовать телеграмму мне?
— Им прекрасно, так сказать, официально извест-, но, что я болен,— возразил Набатов,— а вы исполняете мои обязанности.
— Да, но что я должен делать теперь? — воскликнул Калиновский.
Набатова начало раздражать его показное волнение, и он ответил сухо:
— В телеграмме точно сказано, что вы должны делать.
Но Евгений Адамович как бы не заметил сухости в тоне Набатова.
— Кузьма Сергеевич, я хочу знать: как бы вы поступили на моем месте?
— А вот это уже праздный вопрос,— усмехнулся Набатов.— Я не собираюсь быть на вашем месте и постараюсь, чтобы вы не оказались на моем. Поэтому поступайте так, как считаете правильным, находясь на своем месте.
— Если я вас правильно понимаю,— сказал- Калиновский подчеркнуто официальным тоном,— я должен отдать приказ о прекращении работ.
Набатов с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
— А вы говорили: не знаете, что делать!
— Теперь знаю. Прошу извинить за беспокойство.
Закрыв за Калиновский дверь, Набатов тут же позвонил Перевалову, попросил зайти.
— Что случилось? — еще в дверях спросил Перевалов.— Я только что был на льду. Там все в порядке.
— По-латыни это называется «идефикс», а по-русски —«что у кого болит»,— засмеялся Набатов.
Пока Перевалов раздевался и обметал снег с валенок, он рассказал ему о телеграмме главка.
— Где эта телеграмма? — спросил Перевалов, когда Кузьма Сергеевич провел его к себе наверх и усадил к столу в старое глубокое кресло.
— Унес исполняющий. Но я помню ее слово в слово.
— Так... Наконец-то прижали нас.
— Это мы их прижали. Дальше выжидать и отмалчиваться нельзя.
— Калиновский, конечно, выполнит распоряжение? — сказал Перевалов после короткого молчания.
— Придется выздоравливать.
— И?..
— И отменять его приказ.
— Кузьма Сергеевич,— сказал Перевалов,— не возражаю против такого решения... и не настаиваю на нем. Нет, ты не смотри на меня так. Меня вовсе не тянет в кусты. Я хочу, чтобы мы с тобой еще раз разобрались в этом деле. Время у нас есть. До утра еще далеко... Я согласен вместе с тобой пойти на любой риск и разделить ответственность. Только надо, чтобы мы были уверены в своей правоте.
— А ты, Семен Александрович, еще не уверен?
— А ты, Кузьма Сергеевич, не горячись. Ты отвечай спокойно, не мне отвечай, а самому себе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102