То есть еле-еле коснулся, кончиком пальца, а Фриссон вдруг как бы окаменел. Монах что-то нараспев произнес по-латыни.Фриссон обмяк, однако в глазах его появилось странное выражение — какое бывает у цепного пса.Брат Игнатий убрал руку и вздохнул.— Говорил же я: нет у меня таланта.— Намекаешь? — усмехнулся я. — Ладно, попробую. Мог бы тот дурень и дальше страдать (Вам доводилось таких встречать?) Покуда его не выгнали вон (Дамочки так поступают с древних времен). От него бы кожа да кости остались... (Признайтесь, а с вами так не случалось?) Только тут дама была ни при чем, На счастье, вмешался друг, И вовремя за руку взял дурака, И вырвал из дамских рук. А не то бы злодейка в жертву впилась И выпила соки до дна. Счастлив тот, кого вовремя оторвут От женщины и вина! Фриссон снова вытянулся, словно мачта, а потом обмяк, будто проколотый воздушный шарик. Мы, затаив дыхание, ждали. Поэт медленно сел. Глаза его были широко открыты.— Это произошло! Я излечился! — прошептал он и, робко улыбнувшись, посмотрел на меня. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, господин Савл.Вид у него, правда, остался печальный.— Какие счеты между друзьями, — сказал я. — Кроме того, ты мне нужен, чтобы воевать на стороне ангелов.Брат Игнатий воззрился на меня с одобрительным удивлением.— А я думал, что ты проповедуешь существование вне Добра и Зла, чародей Савл.— Нет, не вне, — поправил я монаха. — Я говорил всего лишь о том, что не намерен служить ни тому, ни другому.Монах грустно улыбнулся.— Одного без другого не бывает, чародей.— Бывает, — негромко отозвался я. — Есть нейтральное поле, и я стою на нем. — Последние слова эхом прозвучали в моих ушах. Я остолбенел, но упрямо продолжал: — Но это не означает, что я бесстрастен. Мне не все равно, когда я вижу людские страдания, и, если я могу оказать помощь, я это делаю. Просто я не фанатик, вот и все.— Нельзя балансировать между Богом и Сатаной, чародей, — спокойно проговорил брат Игнатий.По спине у меня побежали мурашки, но я небрежно пожал плечами.— Здесь, вероятно, нельзя. Однако можно удерживать в поле зрения все, что тут происходит, смотреть на все несколько отстранение и не позволять себе цепляться за букву закона так, чтобы это мешало твоему духу.Глаза монаха раскрылись шире.— Я думал, ты не питаешь склонности к добру, чародей Савл, между тем ты цитируешь слова Спасителя нашего.— Ты хорошо знаешь Библию, да? Я тоже, хотя и не сказать, чтобы по своей воле. Я получил хорошее религиозное воспитание — хорошее, с точки зрения моих родителей.— Но что же в этом плохого?— А то, что я успел наглядеться на уйму фанатиков, на множество людей, которых хлебом не корми, а дай публично поунижать ребенка и постращать его тем, что он всенепременно угодит в Ад.— Это грубейшая ошибка, — пробормотал монах, не спуская с меня широко раскрытых глаз. Я печально улыбнулся.— Хорошо, если бы таких священнослужителей, как ты, было бы побольше.Он отвернулся, лицо его помрачнело.— Навряд ли. В конгрегации от меня не было бы проку, господин чародей. На самом деле я уверен, что стоит мне только взойти на кафедру, как язык у меня к небу прилипнет и я ни слова не смогу произнести со страху.Мне стало его ужасно жалко.— Да что ты. Все будет хорошо! Все мы побаиваемся выходить на публику. Ну а если тебя и взаправду воротит от этого, ну, значит, нет у тебя таланта проповедника. Ты ведь сам знаешь, в чем ты силен, верно?— Знаю, — кивнул Игнатий и отвернулся. — Я обладаю бесполезным даром толкования Святого Писания, чародей, и потому умею разъяснять, каким образом слова Христа, произнесенные им тысячу лет назад и даже больше, могут управлять нашим поведением даже теперь. Хотя, может быть, мой дар и не так уж бесполезен, поскольку другие священники, бывало, подслушивали меня, а потом пересказывали мои слова своим прихожанам.— Так ты богослов! — выпалил я.— Почел бы за великую честь так называться, — вымолвил Игнатий. — Но не смею.— Как это не смеешь? — возмутился я. — Ты не имеешь права лишать тех, кому это нужно, возможности вкушать плоды твоих трудов! Значит, ты специализируешься в том, что толкуешь Писание для повседневной жизни?— Да. И особенно я умею толковать о том, как другим людям применить данные Господом таланты, поскольку сам я почти начисто лишен таковых.— Так вот почему ты стал изучать магию, — понимающе проговорил я, и у меня появилась догадка. — Распространились ли твои изыскания на то, чтобы объяснить принцип действия магии?— Да, хотя, по сути, это проще простого.— Как и большинство величайших открытий, — тихо прошептал я.— Начать хотя бы с того, что попробовать дать определение, что такое магия, а что ею не является. Вот первый шаг к упрощению.— Вот как? И что же ею не является?— Молитва. Если мы молим Господа вмешаться в нашу жизнь и он полагает, что это возможно, мы склонны думать, что это волшебство, тогда как на самом деле это божественное чудо.Я нахмурился.— Я таких чудес никогда не видел.— Неужели? — улыбнулся монах. — А не ты ли рассказывал мне о любви к прекрасной девушке?Я покраснел.— Это обычное дело, тут нет ничего чудесного! Я хотел сказать, всякий... ну масса народу влюблялась... тут дело только в гормонах да в сублимации, вот и все... а не...Брат Игнатий смотрел на меня в упор.— Ну ладно. — Я поднял руки. — Значит, есть еще что-то, помимо сексуального желания и совместимости феромонов. Но и такое встречается нередко.— Ты когда-нибудь видел, как рождается ребенок? — спросил брат Игнатий.— Это естественный процесс!— А вот создание новой души — нет! Это деяние Господа!У меня голова шла кругом. Я пытался прогнать смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155