- Со счастливым возвращением на родину. - И засмеялась как только она
умела: безжалостно и не смущаясь. Холин терпеливо ждал.
- А где подарки? - добила Марь Пална.
- Потом, все потом... - Холин не реагировал на издевку: что поднимать
волну?.. Все рухнуло в одночасье. Марь Пална буркнула нечленораздельное в
селектор и дала разрешающую отмашку: проходите!
Холин давно не видел Мастодонта, отвык от окриков, отвык от тончайших
- и часто бесплодных - вычислений начальственных настроений. Мастодонт не
поднял головы. О приветствии и речи не шло. Верхний свет не горел.
Очертания предправления дрожали в неверном свете истинно ленинской зеленой
лампы.
Холин замер соляным столпом посреди ковра, терпеливо ожидая, когда
Мастодонт оторвется от бумаги. Предправления правил текст, вычеркивал и
вписывал слова и даже грыз кончик ручки, сосредотачиваясь и желая уяснить
скрытый смысл, упрятанный между строк.
На подоконнике, заменяющем Мастодонту альков, лежали любимые Марь
Палной сигареты "More", черные, тонкие и длинные... Телефоны молчали. Свет
зеленой лампы придавал лицу Мастодонта сходство с мертвецом, из пепельницы
курился дымок. Предправления мурыжил Холина по всем правилам кабинетной
науки, начиная от щадящего унижения и заканчивая полным размазыванием по
стене.
Холин переминался с ноги на ногу, ощущая, как в нижних конечностях
поселяется холод, такой же, как в цюрихском парке при встрече с Мадзони
сразу после дождя. Холод начинал ползти от лодыжек, обнимал голени, икры,
подкатывал к коленям.
Мастодонт писал. Холин молчал.
Мастодонт вычеркивал. Холин молчал.
Мастодонт грыз ручку желтоватыми зубами. Холин молчал.
Ожила вертушка. Предправления, не глядя, подцепил трубку, вытряхнул
из глотки дежурные: ...да... нет... нет... да... нет... - шваркнул трубку
так, что по хилой пластмассе, едва не заструились трещины. Мастодонт водил
по бумаге пером с такой яростью, что казалось: вот-вот из-под пера брызнут
искры. Предправления провел кулаком по лбу, высоко занес руку и... ручка
сорвалась в штопор для проставления жирной, рвущей бумагу точки. И тут же
предправления отшвырнул шариковое стило... ручка упала на пол...
Холин, пронизанный хладом от пяток до темени, парковой статуей серел
посреди кабинета.
Мастодонт, так и не отрываясь от листа, не подняв головы, не заглянув
в глаза опальному, прорычал:
- Во-о-н!
Раскаты его гнева отразились от стен, от потолка, от пола -
перемешались и огрели Холина по голове стопудовым начальственным
недовольством. Мастодонт выложился в вопле негодования, поднял голову,
брезгливо оглядел Холина и уже несравненно менее устрашающе повторил:
- Вон!
Холина вышвырнуло из кабинета в предбанник, как утлую лодчонку
штормовой волной на брег. Марь Пална подняла невыразимо разные - холодные,
понимающие, смеющиеся, осуждающие глаза и, не разжимая губ, подвесила в
воздухе иезуитский вопрос:
- Как пообщались?
Холина здорово трепало все это время, и человеком он уродился
неглупым, понимающим тонкости, но... всему же есть предел и мысленно он
стократно отматерил Марь Палну, Мастодонта, соввласть, сонмища кретинов,
всю жизнь стреноживающих нормального человека, и все же... жизнь
продолжалась, и правила игры не рекомендовали срывов, а тем более воплей в
начальственных предбанниках, и потому Холин лучезарно - сказывалась
проклятая западная школа - улыбнулся и однословно удовлетворил
торквемадовское [Торквемада - одна из мрачнейших фигур испанской
инквизиции] любопытство Марь Палны - "как пообщались?":
- Конструктивно...

Мастодонт с Ребровым летели в Среднюю Азию. В самолете, в салоне
первого класса царили тишина - если не считать мерного гудения двигателей
- и прохлада. В иллюминаторах, в лучах замечательного солнца весело
скакали облака, Мастодонт похлопывал Реброва по колену.
- Слушай сюда... место Холина освободилось... Цюрих! Представляешь!..
Мечтают десятилетиями. Вчера, думал, Холина кондратий в моем кабинете
хватанет.
Мастодонт утонул в кресле, запрокинув голову на подголовник:
- Говорят: чурки! Чурки?.. Это от зависти. Ох, у некоторых башки
работают... У них свои игры... их царьки тоже валюту желают иметь при
вылазках во вражий стан... - Предправления затих, смежил веки.
Ребров лениво перелистывал журнал, полагая, что Черкащенко задремал.
- Зря не слушаешь. - Не открывая глаз, усовестил Мастодонт. - Я тебе
науку преподнесу... никто не сравнится. Ох, брат, какие экземпляры
попадаются... кто на пять ходов вперед рассчитывает - это мелюзга, кто на
десять - тоже не шик, кто на двадцать - эти посерьезнее, но есть - мыслят
турнирами, не отдельными ходами, не играми - турнирами. Вот Герман
Сергеевич из таковских, прислушивайся к нему, угождай, такие всегда на
плаву при любых партиях, любых правителях, у них особый нюх на власть...
другой в двух шагах прошмыгнет - не заметит, а Герман Сергеич свою выгоду
выжмет.
- Он богатый человек? - Ввернул Ребров.
- Дурацкий вопрос! - Погрустнел Мастодонт. - Я тоже не бедный, но...
он король! Тут другое. Как поется?.. Каждый сам ему приносит... и спасибо
говорит. Вот в чем фокус... и спасибо говорит! Отобрать власть - несложно,
заставить на блюдечке поднести - это класс.
Вошла стюардесса, предложила воды. Мастодонт покачал головой. Девица
в форме вышла. Мастодонт толкнул Реброва локтем в бок. В миг из портфеля
явилась бутылка "метаксы".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50