Этот бесконечный поход, во время которого они так сильно оторвались от своих и от линии фронта, плохо сказывался на личном имуществе Миколы – человека хозяйственного и аккуратного. Он как раз подсчитывал в уме убытки и повреждения, нанесенные ему немцами, и вскипал праведным гневом, который и поднимает наш миролюбивый народ на борьбу с захватчиками.
– А твоя стихи будет слушать? – с надеждой спросил Колбажан.
Жабодыщенко после войны вполне мог идти в профессиональные критики. Двухлетнее общение с партизаном Маметовым закалило его и сделало просто-таки незаменимым человеком для этого вида деятельности. Он сразу ухватывал самую суть и задавал единственно правильный вопрос. Вот и теперь Микола не ударил лицом в грязь:
– Про що, знов про Ташкент чи про маму?
Маметов гордо объявил:
– Моя партизанские стихи сочинять!
Жабодыщенко даже бровью не шевельнул. Повел бестрепетной рукой в сторону Салонюка и пояснил:
– Партизаньски – це до товарища Салонюка, а не до мене.
Эх, не знал про Миколу Жабодыщенко главный редактор литературного журнала «Заря Полтавщины», пятнадцать лет рыдавший над лирическими стихотворениями начинающих поэтов и многокилограммовыми рукописями будущих Толстых и Достоевских. Вот кто должен был писать рецензии и беседовать с молодыми авторами. Жаль, не состоялась их встреча, и «Заре Полтавщины» пришлось впоследствии напечатать многих желающих, что было гораздо проще, чем объяснить, почему это затруднительно сделать.
Нетерпеливый Маметов быстрой серной ринулся к командиру:
– Командира, моя, однако, стихи сочинять, сейчас твоя слушать.
Это было похоже на ультиматум, и Салонюк не стал уточнять, что его ждет в случае отказа. Опасаясь, чтобы его не прервали, Маметов затараторил:

На привале партизана
тихо в кустиках сидеть,
а фашиская шайтана
про него совсем не знать…

Салонюк тоже был неслабый литературовед. По первой же строфе понимал и сюжет, и коллизии, и литературную ценность произведения. Он остановил подчиненного и крикнул:
– Так, Перукарников, возьми Маметова та давайте в дозор, бо хлопец без дила зовсем с ума сойдет. Который день ни одного нимця не убили – от ему и погано. Руки в ноги, идить и до вечери не повергайтесь!
Перукарников был страшно доволен поворотом событий:
– Есть до ужина, товарищ командир. Маметов, за мной бегом – арш!
Спустя несколько часов бесплодных шатаний по лесу фортуна сжалилась над нашими героями. Капризная, как и всякая дама, она внезапно решила подыграть им и вывела Перукарникова и Маметова к довольно широкой дороге. Судя по ее состоянию, этой дорогой пользовались часто, так что места оказались обитаемыми.
Партизаны обрадовались, потому что человеческая душа, хоть бы и вражеская, это гораздо лучше, чем всякие там Пульхерии Сиязбовны или трехглавый Гельс-Дрих-Энн, даже если ты о нем и не помнишь.
Они прошли по дороге совсем чуть-чуть и увидели вдалеке довольно приличное строение с вывеской. Бойцы шустро нырнули в лес и тихо прокрались поближе к зданию. Высунувшись из кустов, они внимательно изучили обстановку, а обстановка, надо сказать, была не слишком привычна советскому человеку, пусть даже и выросшему в Ташкенте.
Здание это оказалось обычной вольхоллской харчевней, носившей упоительное, хотя и странное для здешних мест название «Дви ковбасы». (Напомните нам, чтобы мы как-нибудь на досуге пояснили, откуда взялась такая вывеска.) На открытом воздухе за грубым дощатым столом сидели закованные в железо рыцари и увлеченно обедали. От дома неслись аппетитнейшие ароматы вина и копченого мяса.
Заведение общепита в этом строении признал даже Маметов. Он толкнул Перукарникова локтем в бок и прошептал возбужденно:
– Чайхана, однако.
– Это я понимаю, – отвечал Иван. – А вот что это за форма у фрицев такая, не понимаю. Когда ее только успели ввести? Неудобно же таскать на себе груду железа. Впрочем, скажу только большое спасибо. Такой бронированный фриц будет легкой добычей. Маметов!..
– Я!
– Есть какие-нибудь соображения по поводу данного заведения?
Маметов поднял на товарища мечтательные глаза:
– Лучше твоя послушать, какой моя партизанский песня сочинять, – и шепотом, каким поют обычно юные энтузиасты в застенках врага, затянул:

Юный беркут в небе реет над моею головой,
то сиреною завоет, то укусит, как шакал.

Перукарников строго указал:
– Нескладно, рифмы нет. Какие же это стихи?
– Зато правда, однако, – лаконично ответил акын лесов.
Судя по выражению лица Перукарникова, его посетила очередная гениальная идея. Однако боец Колбажан, на беду свою, был плохим физиономистом.
– Маметов, – радостно зашептал Иван, – ты у нас теперь будешь поэтом-партизаном, товарищем Джань Хуньямом из братского монгольского движения освобождения.
Маметов, в принципе готовый ко всему, уточнил:
– А кого моя освобождать надо?
Перукарников неопределенно пожал плечами:
– Кого угодно, например те «Дви ковбасы» от мнимых японских захватчиков.
Акын степей и лесов проявил неожиданную рассудительность:
– Почему мнимых, однако?
Но у Ивана был готов самый верный и аргументированный ответ:
– Потому что они еще не знают, что они японские захватчики.
– Моя готова, – молвил храбрый Маметов.
– Значит, поступаем так: я даю тебе гранату, – стал набрасывать Перукарников свой гениальный план, – уже без кольца. Ты держи ее крепко, можешь двумя руками, только смотри не отпусти раньше времени. И быстро беги вон к тем придуркам за крайним столиком. Подбегаешь и спрашиваешь: водка или жизнь?
Маметов жалобно прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104