..
– Ой, матка-а-а! – взвизгнул Дитрих, когда в обеденный зал заползла старенькая русская фрау в цветастом платочке, валеночках – но со змеиным туловищем, тремя парами ножек и тремя парами ручек. – Ой, что ест с топой делайт коммунист та колектифисация! – И он в ужасе схватился за голову, как и боец партизанского отряда Жабодыщенко при виде этой «красоты».
Однако затем Дитрих подумал, что повел себя неприлично. Он взял себя в руки и жестом пригласил Пульхерию Сиязбовну за стол. Барон фон Морунген был человеком милосердным и понимал, что в советской стране такому вот существу должно житься нелегко. Впрочем, и в Германии ему жизнь медом не показалась бы. Это же какая-то горгулья с собора Нотр-Дам де Пари.
Однако в отделе пропаганды строго внушали, что при каждой возможности немецкий офицер должен пробуждать к себе теплые и дружественные чувства у жителей оккупированных территорий. И хотя лиры у Дитриха не было, а следовательно, затруднялся сам процесс пробуждения добрых чувств, он решил попробовать.
– Битте, кушайт с немеский зольдатен!
Змеебабушка, узнавшая недавно, что и на старуху бывает проруха, не торопилась действовать, а внимательно изучала ситуацию. Что-то подсказывало ей, что эти странники – такие же лопухи, как и все прочие, но перестраховаться было нелишне.
– Вы кто такие, откуда будете? – строго спросила она.
Генрих не спускал глаз со странной фрау, задумчиво пожевывая сосиску. Он хорошо помнил, чем завершилась встреча с предыдущей змеей, и свободной рукой поглаживал под столом лежавший на коленях МР-40. Так Диц чувствовал себя уверенней и спокойней.
– Кхе-кхе! – покашлял он, привлекая внимание Дитриха, уже поднимавшегося из-за стола навстречу Пульхерии.
Морунген недоуменно оглядел свой экипаж. Воцарилась какая-то странная, он бы даже сказал – гнетущая тишина. Его танкисты молчали о чем-то таком, что его настораживало и пугало. Они явно не собирались пробуждать у русского народа добрые чувства, а эта бабушка – вполне может быть, что и Яга, – должна была помочь отыскать вожделенные Белохатки. Ведь старики – люди мудрые и многое должны знать.
Барон решил разрядить напряженную обстановку и, широко улыбнувшись, продолжил:
– Я ест майор Дитрих фон Морунген, это Ганс, Генрих, Вальтер.
Невероятная старушка игнорировала его гостеприимство, и он заподозрил худшее:
– Ты ест партизана?! Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?
Сиязбовна не сочла нужным отвечать на этот бред, а молча приблизилась к столу и, схватив одну сосиску, громко ею зачавкала. Дитрих вздрогнул, но вспомнил, что он настроен крайне миролюбиво. И сам себе поведал:
– Ну та латно. Ты ест партизана, который просто кушайт!
Какие бы скидки ни делал Пульхерии Сиязбовне местный трактирщик, как бы ни старался накормить на славу, а дармовые сосиски были значительно вкуснее. Она задвигала челюстями еще активнее:
– Ты, милок, ежели чего супротив меня задумал, так говори сразу – не стесняйся!
Дитрих сдвинул брови, переваривая услышанное, а затем, как отличник на уроке русского языка, протараторил:
– Матка никокта ест не фольноваца!
И, подняв кружку с пивом, демонстративно чокнулся с входящей во вкус змеебабушкой:
– От лиса феликий Германья и фьюрер зольдатен саранее тебья блаходарит за сатрут… – тут он набрал полную грудь воздуха, – сат-рут-ни-чес-тфо, фот!
Ганс неодобрительно оглядел своего командира. Он гораздо менее оптимистично смотрел на будущее сотрудничество немецких солдат и этого кошмарного существа, хотя бы по той причине, что именно его кружка сейчас красовалась в одной из проворных цепких ручек. Он понимающе переглянулся с Генрихом, который предусмотрительно отодвинулся со своей сосиской подальше.
А Морунгена уже несло дальше на всех парусах:
– Что-то мне коворьитъ, что ты ест допрый фрау! И ты покасыфайт нам прафильный дороха до кутор Белохатки! Гут?!
Сиязбовна отрицательно покачала головой:
– Не-е-е, родимый, не гут. В этом деле я тебе не помощник! У меня своих дел полно, щас покушаю, и, как говорится, до скорого! Ау-фидер-дзень!
Она прикончила последнюю сосиску на общем блюде и машинально потянулась за ближайшими.
Вальтер не растерялся и ловко притянул свою тарелку к себе.
Доблестный барон помрачнел и насупился:
– Тебья трутно понимайт!
Пульхерия не дала ему договорить:
– А чего тута понимать? Нет – значит, нет! Не знаю я никаких Белохатков и знать не хочу. Проблемы индейцев, как говорят знающие люди, не волнуют шерифа.
Дитрих почесал в затылке и искренне огорчился развитию событий. Он с тоской осознал, что содержимое его тарелки перешло к новому владельцу, а точнее – владелице:
– Это очен пльохо! Так не есть прафильно! – И совершил героическую попытку выдрать из шести ручек Сиязбовны свою закуску. – Токта ты не кушайт мой сосисен, ферштейн?!
Змеебабушка с добычей расставаться не желала. Она застучала по полу хвостом и зашипела:
– Ишь чего надумал – у пожилого человека, можно сказать, последнюю крошку хлеба отбираешь! Ирод окаянный, и как тебе не стыдно! Морда твоя наглая! Чему тебя родители только в детстве учили! – И все это с напором, с огоньком и восклицательными интонациями.
Дитриху стало не по себе, он отпустил тарелку и покраснел, сознавая свою вину. А Пульхерия тем временем ловко ретировалась к выходу, унося с собой кружку с пивом Ганса и тарелку с сосисками Морунгена. Это победоносное отступление сопровождалось комментариями:
– Повырастают, понимаешь, черт знает в кого, а потом от них добрым людям просто проходу нет! Куда смотрит отдел пропаганды и общество «Спасения на водах»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104