Следующий.
У Аркадия суровые рубленые черты лица, спокойные серые глаза, седые
виски. Наверное, такими были джеклондоновские герои. Единственно, что он
невелик ростом, но ладно скроен. Про себя он, в отличие от других, не
рассказывает. Известно лишь, что он, коренной житель Москвы, завербовал-
ся подработать в Заполярье, но здоровье подкачало.
- Комлев Аркадий, сорок пять лет, предположительно туберкулома в пра-
вом легком.
- Ну что, герой Севера, как самочувствие? Жалуетесь на что-нибудь?
- У нас жаловаться не привыкли. Я отдохнул. Выспался. Чувствую себя
хорошо. Правда, немного надоело.
- Потерпите еще немного. Скоро сделаем вам снимочек, скажем результа-
ты лечения.
Следующий.
Это мой сосед из психушки. Главный молча смотрит на свет черные плен-
ки, тыкает с лечащим врачом в светлые пятна на них.
- Скажите, вам не холодно у окна, Титов? Может, вам пере селиться?
- А я ноги на батарею положу, на краешек кровати лягу, спрячусь под
подоконник, благо они здесь широкие, и холод сверху пролетает мимо. Зато
у окна веселее, птички навещают, я их подкармливаю... Как мои дела, док-
тор? - К сожалению, пока ничего определенного сказать нельзя. Сдвигов в
сторону улучшения не наблюдается, но и признаков ухудшения нет...
Палата притихла. Прикрыл глаза, спрятал их под глазами Болотников,
печальные, восточные глаза Хусаинова стали еще печальнее, совсем закаме-
нел лицом Аркадий, сморщился, как от зубной боли, Степан...
Следующий.
Со мной все ясно. Лечение только началось, и все у меня впереди, и
как в песенке поется, надейся и жди.
- Доктор, у меня к вам просьба.
- Слушаю вас.
- Дело в том, что туберкулез я заработал себе в подвале киностудии.
Студия любительская, а заболевание, считайте, профессиональное. У нас
скоро творческий отчет. У всего коллектива студии к вам большая просьба
- отпустите меня на этот вечер. Там и мой фильм будут показывать. - Раз-
решать подобное - не в наших правилах, но тут случай особый. Поэтому
попросите коллектив вашей студии, а лучше его руководителя, написать нам
официальное письмо, а мы рассмотрим и, может быть, решим вопрос положи-
тельно.
- За письмо не беспокойтесь, ребята сделают.
- Фильмы-то хоть интересные?
- А вы приходите, сами увидите.
- Спасибо. Если смогу.
Я ликую. Я так благодарен главному врачу, что смотрю на него с немой
признательностью, если не сказать больше, я чувствую такой прилив сил,
будто болезни моей нет, не было и не будет. И мне уже нетерпелось выско-
чить из постели и звонить Гашетникову.
Следующий.
Непонятно, то ли красный, неровный загар, то ли просто такая цветная
кожа у Лехи, но пожаром дышит от его пухлого круглого лица. Глазки в ще-
лочках век бегают туда-сюда, как на ходиках, хотя сам он неподвижен. Рот
без единого зуба растянут в улыбке.
- Шатаев Алексей, тридцать восемь лет, из мест заключения. Затемнения
в обоих легких.
- Разденьтесь, Шатаев, я вас послушаю... Так... Не дышите... Поверни-
тесь... Дышите глубже... Еще глубже... Ну, что же, ничего страшного не
слышно. Вы, Шатаев, лучше насчет кодеина скажите. Поступают жалобы от
медсестер, что вы у них выпрашиваете кодеин. Зачем он вам? По наркотикам
соскучились? - Кашель замучил, гражданин доктор, простите, гражданин
главный доктор. Очень прошу выписать таблеточки. А то соседям спать не
даю.
Леха кивнул на меня.
- Знаем мы ваш кашель, - усмехается главный и проходит дальше.
Леха обиженно натягивает одеяло на голову и мне слышно как он цедит
не сквозь зубы, зубов у него нет, а сквозь сжатые губы:
- У-у-у, лепило, козел...
И вздыхает - не получилось. На вид он безобидный, как мягкая игрушка.
Суетной - ни минуты покоя - и буквально во всем мелодраматичен: и в ре-
чах, и в мелкой вычурной походочке, и в том, как он курит, отставив руку
с папироской. Балагурит непрерывно, откуда чего берется. Но вся эта ми-
шура мгновенно слетела, когда я спросил у Лехи, за что он сел. В щелках
глаз засветилась такая тоска и боль, что я опешил от жалости и неожидан-
ности. "Век воли не видать, Валерка, никому не пожелаю своей судьбы...
За что? Зачем тебе знать за что у нас сажают?..."
Следующий.
- Сажин Петр, пятьдесят пять лет, казиома.
Сажин - прораб на строительстве. Он грузен, плотен, полулежит на вы-
соко поднятых подушках. Тяжелые руки вытянуты вдоль тела, лицо хмурое,
одна бровь поднята и торчит, как спинной плавник у ерша. Сажин из нелю-
димов. Он ни с кем не поделился причиной своего заболевания, но похоже,
что его постоянно грызет какая-то внутренняя, глубоко сидящая обида. На
прогулке или в столовой он подходит к группе беседующих больных, молча
слушает, сопя, потом отпускает недовольное молчание и, махнув рукой, от-
ходит. Пару раз его уже изгоняли из холла, где установлен телевизор, по-
тому что он громко и зло комментировал все, что бы не транслировалось.
- На что жалуетесь, Сажин?
- Порядка нет. Да его уже давно и нигде нет. Нас, больных, двести че-
ловек, да врачей да еще персонала всякого еще пятьдесят - вот и считай,
что за нашим столом, где четверо сидят, пятый кормится. Санитарки из
столовой каждый день приходят с пустыми сумками, а уходят домой - еле
тащат. Больные почти все в своих штанах, пижам не хватает. Да и удобнее
в штанах и в магазин за бутылкой и к бабе своей под бок слетать. А чего
ж не сбежать, если ворота настежь? Куда хошь, туда и направляйся. А дру-
гие бороды поотращивали и разговорчики всякие допускают. Пришел ле-
читься, так лечись, а не трепись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55