Вам здесь плохо? Я пере-
вожу вас в другую палату. Сейчас же.

Глава двадцать вторая


--===Северный ветер с юга===--


Глава двадцать вторая
Титов умер через семнадцать дней. Я заходил к нему два раза и при этом сам
превращался из сопалатника в посетителя.
Сидел у его кровати, не зная о чем говорить, с теплым яблоком в руке,
которое он суетливо мне сунул - ешь, Валерка, поправляйся. Он знал, что
его ждет и не верил, не мог поверить, отворачивался от смерти, как име-
нинник от безобразного подарка. За три дня до смерти он перестал есть -
токсикоз - его рвало до желчи от невинного кусочка хлеба. После этого он
буквально сгорел. Под подушкой у него нашли лезвие опасной бритвы. Я
вспомнил как он обмолвился в разговоре со мной:
- Не дамся я ей, отворю кровь, пусть попляшет, - и в глазах его
взметнулся злорадный огонек...
- Истомин, Веселовский, - позвал нас Роман Борисович, - пойдите с
сестрой, надо помочь.
Мы с Костей спустились вниз, прошли по коридору и попали на другую
лестницу, которая вела в палаты женского отделения, той самой лестницы,
где мы целовались с Надей. Титов лежал на носилках под лестницей, куда
его еще ночью отнесли медсестры. Одеяла, укрывшего голову и тело, не
хватило на ступни голых ног и они торчали длинными худыми пальцами, буд-
то точеными из желтой слоновой кости.
Сестра открыла дверь, толкнув ее плотным толстым задом, и лавина сне-
жинок засверкала в изгибе воздуха. Свет и холод ясного зимнего дня вор-
вались в полутемноту черного входа, мы зажмурились, задымился пар нашего
дыхания.
У дверей стоял медицинский пикапчик с включенным двигателем. Шофер в
полушубке поверх белого халата открыл заднюю дверцу.
- Давай, мужики, шевелись, мне еще за продуктами надо поспеть. Да не
так, ногами вперед! Во! - он с нажимом задвинул поднятые нами носилки
внутрь машины и громко хлопнул дверцей.
И заржал:
- Кто следующий?
- Носилки чтоб вернули, за нами числятся, смотри, - сестра поверну-
лась к нам, - а ну, пошли греться, не дай бог простудитесь, отвечай по-
том.
Мы зашли в дом, сестра закрыла дверь, и вновь на лестнице стало тем-
но. И опустевшее место под лестницей ждало следующего.
Смерть Титова... Жил, гулял, заболел, сам себя засадил в психушку,
поскользнулся, сломал ребро, умер... Смерть Титова безжалостно напомнила
мне, что я так и не ответил на вопрос Романа Борисовича: "Так в чем же
причина вашего заболевания, Истомин?"

Глава двадцать третья


--===Северный ветер с юга===--


Глава двадцать третья
После нашей новогодней ссоры Тамара приходила в больницу навещать меня редко,
как по обязанности, холодно задавала одни и те же вопросы, равнодушно
выслушивала ответы - да и что могло быть нового, я ждал путевки в санаторий, и
она, ссылаясь на усталость и дела, быстро, не оглядываясь, уходила.
А мне было худо.
Опостылела однообразная больничная еда, тошно было от одних и тех же
рассказов о своих недугах и процедурах, жалоб на врачей и погоду, исчез
куда-то Костя Гашетников. Жизнь без праздника. Пропал сон и как-то, про-
вертевшись без толку полночи на койке, я зло встал и пошел курить в туа-
лет. То ли накопилось, то ли созрело, но в резком свете хлорного сортира
отчетливо вспомнилось все...
...В пятнадцать или шестнадцать лет - когда это было?
Улицы в запыленных акациях, крупным камнем выложенные ограды и белые
дома в глубине садов, где гремят цепями ненавидящие мир псы. Колхозный
базар, расставлявший в зависимости от сезона и урожая ведра с черешней и
стаканы с малиной, пирамиды абрикосов и ящики с виноградом. И где-то
там, с краю, в противоположной стороне от лысой, покатой горы, необъят-
ность моря и песчаный пляж, не меняющий белого цвета своего тела даже
под палящими лучами лета.
Утром - прозрачная родниковость морской воды, пронизанной еще нежар-
ким солнцем, постепенная пологость песчаного дна и слизистый холодок
страха от воспарившего из-под ноги волнистого блина ската.
Позже - раскаленность воздуха и разлитая маслом по телу лень, осто-
рожный, фланирующий поход в дюны, где в раковинах барханов вдруг откры-
вается жемчуг обнаженного женского тела.
После обеда, к вечеру - иное купание на ближнем, через кладбище, вы-
соком берегу в белых мутных волнах среди бархатных от морского мха кам-
ней.
В тот вечер, казалось, вечернее солнце тоскливо запело медной трубой
духового оркестра. Удары в большой барабан бились, словно свая входила в
землю, и неверным, съехавшим набок аккордом звучала музыка похорон. Гроб
стоял на грузовике с открытым бортом. Шофера не было видно за ослепшим
от закатного солнца бесшумной машины и нечто единое уже стало в бездуш-
ном механизме и неподвижном покойнике.
Я шел за семенящей толпой.
- Кого хоронят, не скажете?
- Рыбака.
- Что же эта женщина так убивается?
- Еще бы - сын. Мать, а пережила сына-то.
- От чего же он?
- Болел.
Около ямы гроб сняли и поставили на землю. Мать, причитая, несколько
раз поцеловала покойника в лоб, обернутый в ленту церковного свойства.
Потом на белом саване рыжим песком из щепоти насыпали крест. Опять за-
велся оркестр, под его то разбухающий, то сморщивающийся звук прибили
гвоздями крышку. Гроб взяли на веревки, опустили в яму, веревки, резко
продернув, вытащили. Мать набрала горсть сухой земли и выплеснула ее в
яму.
За ней торопливо стали бросать землю в могилу окружающие, пока за де-
ло не взялся могильщик с лопатой.
Я тоже бросил свою горсть и отошел от могилы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55