Наверняка мужик какой-нибудь придумал. Венди любит иногда во что-нибудь такое нарядиться, а я нет.
И босиком ходить тоже не люблю. В особенности в таком месте, как это. Под ногами у меня тропинка, только раскисшая вся, грязь так и чавкает между пальцев. Немного приятно даже, только у меня все время такое чувство, что вот-вот пакость какая-нибудь подползет незаметно и пощекочет мою босую ногу, поэтому идти мне не хочется, но и на месте стоять тоже не хочется.
Я оглядываюсь, но вижу только топь. Плоская заболоченная низина, из которой лишь кое-где торчат старые кряжистые ивы да осины в клочьях какой-то ползучей растительности, больше всего похожей на бороды испанского мха, как его рисуют на картинках, изображающих Эверглейд, только это точно не Флорида. Ощущение такое, как будто я в Англии, хотя почему, не знаю.
Зато я знаю, что, сойди я с тропы хотя бы на шаг, окажусь по колено в грязи.
Я вижу тусклый свет, он далеко, и тропа идет совсем в другую сторону. Меня так и тянет к нему, он будто зовет меня, обещая гостеприимство, как всегда бывает с любым источником света в темноте, но мне не хочется рисковать и соваться туда, где грязь глубже и бочажины стоячей воды серебрятся в бледном свете звезд.
Кругом грязь и камыши, тростники, рогоз да осока, а я хочу домой, в свою постель, но никак не могу проснуться. Пахнет странно, то ли гнилью, то ли водой застоявшейся. Что-то ужасное непрерывно мерещится мне в тени развесистых деревьев, особенно ив, под которыми все затянуто осокой и водяным подорожником. Такое чувство, будто за мной непрерывно следят со всех сторон. Черные уродливые существа схоронились в воде и, по-лягушачьи выставив головы на поверхность, наблюдают. Кикиморы всякие, боглы и прочие темные твари.
Вдруг что-то зашуршало в зарослях рогоза и камышей в нескольких шагах от меня. Сердце готово выскочить у меня из груди от страха, но я подхожу поближе и вижу, что это всего лишь птица запуталась в силках.
«Тише», – говорю я ей и делаю еще шаг.
Стоило мне прикоснуться к сети, как птица точно обезумела. Начала долбить клювом мои пальцы, но когда я заговорила мягким, ласковым тоном, понемногу успокоилась. Сеть вся в узлах и петлях, и я работаю медленно, потому что не хочу сделать больно птице.
– Оставила бы ты его, как есть, – слышу я голос, оборачиваюсь и вижу старуху, которая стоит на тропе позади меня. Откуда она взялась, не знаю. Каждый раз, когда я вытаскиваю из грязи ногу, раздается противный чавкающий звук, но она подошла совсем неслышно.
Она похожа на сморщенную старую каргу, которую Джилли нарисовала для Джорди, когда у того приключился бзик и он начал собирать мелодии для скрипки со словом «ведьма» в названии: «Ведьма в печи», «Старая ведьма, ты меня убила», «Ведьма с деньгами», и бог знает сколько еще.
Так вот она в точности как на том рисунке, сморщенная, старая, согнутая в дугу и... высохшая. Как хворост, как страницы старой книги. Будто она все убывала и убывала с годами. Волосы редели, тело худело. Зато глаза такие живые, что глянешь в них и голова закружится.
– Зря ты ему помогаешь, себе только хуже сделаешь, – добавляет она.
Я отвечаю, что не могу его бросить. Она долго глядит на меня, потом пожимает плечами.
– Так тому и быть, – говорит.
Я жду еще немного, но ей, кажется, нечего больше сказать, и я возвращаюсь к птице. Удивительное дело, сеть, которая раньше казалась безнадежной головоломкой узлов и петель, теперь распутывается сама, стоит мне прикоснуться к ней. Я осторожно обхватываю птицу ладонями и тяну на себя. Высвобождаю и подбрасываю в воздух. Она, каркая, описывает круги у меня над головой, один, второй, третий. Потом улетает прочь.
– Здесь небезопасно, – говорит старушка.
А я про нее и забыла. Я возвращаюсь на тропу, мои ноги измазаны вонючей болотной жижей.
– Почему? – спрашиваю я.
– Когда Луна еще ходила в небе, вот тогда здесь все было спокойно, – отвечает она. – Темным тварям не нравился ее свет, они прямо из кожи выпрыгивали, торопились убраться куда подальше, когда она выходила на небо. Теперь-то им нечего бояться, они ведь ее обманули, в ловушку заманили, да-да, вот потому-то всем здесь небезопасно стало. И тебе, и мне. Так что пойдем-ка лучше отсюда.
– Заманили в ловушку? – эхом повторяю я. – Луну?
Она кивает.
– Где?
Она указывает рукой на далекий свет над болотами, который я заметила раньше.
– Вон там они ее утопили, под Черной Корягой, – говорит она. – Я тебе покажу.
Она хватает меня за руку и, не дав опомниться, тащит за собой через камыши и осоку, только грязь чавкает под моими босыми ногами, но это ее, кажется, нисколько не беспокоит. На берегу какого-то открытого водоема мы наконец останавливаемся.
– Теперь смотри, – говорит она.
Вытаскивает что-то из кармана передника и бросает в воду. Этот предмет, то ли обломок чего-то, то ли галька, то ли что еще входит в воду без всплеска, не оставив даже ряби на поверхности. Озерцо тут же начинает мерцать, и в неверном дрожащем свете вырисовывается картина.
Сначала кажется, что мы летим и видим болота с высоты целиком, потом взгляд выхватывает край большого стоячего пруда, посреди которого торчит огромная мертвая ива. И сама не знаю, как я все это разглядела, ведь свет такой тусклый, а грязь на берегу совсем черная. Она почти поглощает бледное призрачное свечение, которое испускает вода.
– Тонет, – говорит старуха. – Луна тонет.
Я вглядываюсь в очертания, которые проступили сквозь поверхность, и вижу в воде женщину. Ее волосы распущены, они колышутся вокруг ее лица, словно корни водяной лилии. Огромный камень придавливает ее тело, так что она видна только от груди вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150