Наконец я отцепил от себя девицу, и она поняла это как сигнал к тому, что пора тащить меня в спальню. Мне, впрочем, было все равно. В ее крохотной комнатенке стояли кровать с железной спинкой и хромоногий стул, не внушавший ни малейшего доверия. Она зажгла керосиновую лампу и поставила ее на пол в углу. Я уселся на кровать, а девица, в мгновение ока скинув с себя платье и оставшись в чем мать родила, устроилась у меня на коленях.
Я и раньше видел, что она очень молода, но насколько, понял только сейчас. Ее крохотная грудь, узкие бедра и по-мальчишески угловатые плечи выдавали в ней еще не до конца сформировавшегося подростка.
— Сколько тебе лет? — удивленно спросил я.
— Двадцать.
— Будет врать-то!
— Ну ладно, восемнадцать, — ответила она и принялась расстегивать на мне рубашку.
Я спихнул ее с колен и встал. Интересно, неужели Хикок и ему подобные могут испытывать к этому ребенку что-нибудь, кроме жалости?
Решив, что я собрался уходить, она испугалась и принялась поспешно уверять меня, что, несмотря на свой возраст, все знает и умеет, никто, мол, по крайней мере до сих пор, на нее не жаловался.
— Все, что мне нужно сейчас, — это услышать правду о твоем возрасте. Я не собираюсь валяться с тобой в постели, так как вчера… э-э… слегка перекувыркался с другой женщиной. Но не беспокойся, свой доллар ты все равно получишь.
— Доллар?! — завопила она с таким искренним негодованием, что мое впечатление о ее детской наивности и неискушенности стало резко меняться. — Ах ты, дешевка, ублюдок, да в этом доме просто расстегнуть штаны стоит в пять раз дороже!
— Ты что, детка, рехнулась? — возмутился в свою очередь я. — За пять долларов я откажусь трахаться даже с русской царицей!
Свет лампы дрогнул и разгорелся ярче. И тут, посмотрев на ее рыжие волосы, я понял, что она мне кого-то напоминает.
— Мне уже скоро семнадцать, — отозвалась девочка. — А ты убирайся отсюда со своим вонючим долларом, или я попрошу Гарри вышвырнуть тебя отсюда вон.
В ее возмущении было даже что-то трогательное. Мне вообще нравилось, как смело и независимо она держалась с незнакомым мужчиной, то есть со мной.
— Ладно, — сказал я, — считай, что в цене мы сошлись. Но я скажу тебе, что мне нужно за эти деньги. Ты будешь просто спокойно сидеть здесь со мной столько, сколько потребуется, чтобы мой приятель не расстраивался из-за пустяков. А потом я тебе заплачу, считай ни за что.
Против этого она не возражала. И немудрено. Вряд ли в те времена кому-то еще удавалось заработать пять монет ничегонеделаньем.
Надобность играть какую-нибудь роль отпала, и девица бесцеремонно развалилась на кровати, даже и не подумав одеться. Свет керосиновой лампы бросал желтые отблески на ее колени.
— А сигары у тебя не найдется? — развязно осведомилась она.
— Ты еще и куришь? — ответил я. — Довольно дикая привычка для девочки.
Ситуация начала меня забавлять. Кроме того, мне все равно надо было как-то убить время, и я решил разговорить свою новую знакомую.
— А мне-то казалось, — заметил я, снова садясь на кровать, — что в Канзас-Сити девушки более воспитанны и ведут себя, как сущие леди.
Ее зеленые глаза вспыхнули гневом, но внезапно она закрыла их рукой и горько расплакалась. Я почувствовал себя полным идиотом, растерялся, обнял ее за плечи, и она хлюпала носом мне в плечо, вцепившись в лацканы моего сюртука, словно я был ее последней надеждой в этой поганой жизни.
— Ну довольно, довольно, — бормотал я, по-отечески целуя ее упрямые рыжие вихры, — облегчи свою душу, поведай дяде Джеку свои печали.
Она вытерла свой мокрый нос о мою шею и ударилась в воспоминания:
— Я родилась и выросла в Солт-Лейк-Сити, в одной из самых уважаемых в городе семей. Моя ма в пятнадцать лет вышла замуж за очень влиятельного мормонского вождя Имя его очень известно, но дело не в этом. О мормонах ходит много всяких слухов, некоторые из них верны, другие нет, скажу лишь, что ма стала его одиннадцатой женой. Там, как и здесь, у Долли, мы, девочки, часто цапались, но я ни разу не слышала ни от одной из своих матерей бранного слова. У меня было пятнадцать сестер и двадцать один брат, и мы все жили в доме, больше похожем на гостиницу Жизнь наша состояла в работе и молитвах с раннего утра до поздней ночи.
Когда мне стукнуло четырнадцать, не было на земле дурочки несчастнее меня, поскольку я действительно верила, что тело человека — это храм Господен, и я хранила чистоту как в помыслах, так и в деяниях своих. Однажды матушка послала меня к соседям занять немного сахара. В том доме жила другая мормонская семья, у главы которой, Вудбайна-старшего, было всего лишь шесть жен и десять детей. Случилось так, что, когда я пришла, все женщины и дети уже отправились работать в поле и меня встретил сам хозяин, пятидесятилетний старик с большой черной бородой.
«Тебя ведь зовут Амелия, не так ли? — сказал он, закрывая за мной дверь — Какой красавицей ты стала! Сахар мы держим на кухне. Пойдем со мной». Мы прошли на кухню, где он указал на банку с сахаром, стоящую на самой верхней полке. «Я подниму тебя, и ты ее достанешь», — сказал чернобородый. Он подхватил меня за талию, подождал, пока я возьму банку, и поставил на место. Вот, собственно, и все, если не считать, что лицо его почему-то пошло багровыми пятнами и он тяжело дышал, хотя весила я тогда не больше перышка.
А дня через два мой па позвал меня к себе и сообщил, что Вудбайн-старший хочет на мне жениться. Спорить с отцом было совершенно бесполезно, и той ночью я сбежала из дома.
Что ж, — продолжала она, несколько раз всхлипнув, — мне не раз пришлось раскаиваться в совершенной глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133