Когда преподобный вставал из-за стола, его тарелки сверкали чистотой, будто только что вымытые, а кости были обглоданы столь добросовестно, что даже муравей не нашел бы, чем поживиться. Пендрейк за едой являл собой подлинный спектакль, и я, насытившись, наблюдал за ним почти что с восхищением.
Миссис Пендрейк ела мало, что меня не удивляло, — ведь она почти ничего не делала, в отличие от своих краснокожих сестер, занятых выше головы от рассвета до заката, да и от моей настоящей ма, вечно жаловавшейся на то, что день слишком короток и она ничего не успевает. Но за мою приемную мать готовила Люси, домом занималась еще одна цветная девица, жившая неподалеку, а всем остальным, включая сад, — Лавендер. Так что ей самой оставалось лишь быть тем, кем она и была от рождения, — здоровой, красивой белой женщиной, вся забота которой заключалась в том, чтобы помочь мне с уроками, когда я возвращался из школы.
Прожив пять лет среди дикарей, я приобрел манеры, отнюдь не являвшиеся утонченными, но и весьма далекие от хамства. Мне, например, и в голову не приходило просто подойти к миссис Пендрейк да и сказать: «По-моему, вы просто белая бездельница», — хотя я именно так и думал. Причем это не дешевое критиканство, она мне очень нравилась, и я всегда охотно помогал ей, когда было в чем. Ей нравилось казаться заботливой матерью, а мне нравилось делать вид, что я в этом нуждаюсь.
В первые месяцы в школе я немало нахлебался от моих ровесников-мальчишек, поскольку учился вместе с десятилетками. Я старался не обращать на это внимания, но ведь знаете, как бывает: они тут же решили, что я не могу постоять за себя, и принялись награждать всякими идиотскими кличками вроде «грязного индейца» и так далее.
Однажды целая шайка этих наглецов подкараулила меня у поворота дороги, по которой я обычно возвращался домой. Я, как всегда, шел один, и они стали дразнить меня индейцем, и это было совсем несправедливо, ведь все в округе знали о том, что «жестокие краснокожие пять лет насильно удерживали меня в плену». Вы можете сказать, что я заслужил подобное обращение своим враньем, но ведь они-то этого не знали! Балбесы просто не могли простить мне мою прошлую жизнь, полную опасностей и приключений, и бешено завидовали.
Я хотел молча пройти мимо, но один из них, прыщавый детина лет шестнадцати, вышел вперед и преградил мне путь.
— Дня не проходит, — доверительно сообщил он, — чтобы я не расправился с каким-нибудь вонючим индейцем.
Мне не хотелось связываться с ним сейчас, ведь я почти позабыл приемы кулачного боя, столь непопулярного среди шайенов. Индейские мальчишки иногда мерялись силами, но никогда не дрались друг с другом всерьез: вокруг хватало настоящих врагов, сражаясь с которыми они, кстати сказать, никогда не стремились утвердить свое превосходство, повалив их и заставив «жрать землю». Нет, они их просто убивали и снимали скальпы.
Я стоял и задумчиво смотрел на этого разглагольствующего дурака, пока он не заехал мне кулаком чуть ниже правого уха. В голове у меня загудело, и я упал, рассыпав книги. Остальные засвистели, заулюлюкали и стали кровожадно приближаться.
Моей последней битвой была наша стычка с кавалерией, и я вообще не имел опыта выяснения отношений с белыми людьми, тем более на их территории. Тем не менее требовалось что-то предпринять. Я медленно поднялся на колени и тут заметил, как верзила поднял свой башмак, дабы ударить меня по… м-м-м… самому уязвимому месту.
Когда человек заносит ногу для удара, он теряет ряд преимуществ, поскольку находится в положении шаткого равновесия. Мой горе-противник, видимо, этого не знал, и я поспешил восполнить столь вопиющий пробел в его образовании. Снова упав на землю и прокатившись под поднятой ногой, я сильно дернул его за вторую, и он свалился, как куль с мукой. В мгновение ока я наступил ему коленом на горло и выхватил из-под рубахи нож для скальпирования…
Нет, конечно же я не пустил в ход свое оружие. Дождавшись, когда его лицо побагровело от страха и нехватки воздуха, я встал, отряхнулся, собрал книги и спокойно пошел домой. Все-таки, как ни крути, индейцем я не был.
Придя домой, я обнаружил, что верхушка челюсти под правым ухом здорово распухла, и миссис Пендрейк, увидев это, сказала:
— Ой, Джек, я отведу тебя к зубному врачу.
— Нет, спасибо, — ответил я, — дело вовсе не в зубе мудрости. Мы были с ней в столовой, где всегда занимались уроками, хотя я лично предпочел бы для этого какое-нибудь другое помещение, поскольку рядом, в кабинете, все время бубнил преподобный, репетируя вслух свои проповеди. Но ей это не мешало.
В тот день она надела ярко-синее платье, потрясающе сочетавшееся с ее голубыми глазами. А волосы… Боже мой, ее волосы! Если вам в жизни хоть раз довелось видеть прерию в момент, когда солнце еще стоит высоко над головой, но уже начинает клониться к закату, окрашивая неповторимо мягкими тонами верхушки пушистых колосков бизоньей травы, то вы без труда представите себе теплый цвет ее волос… Но о чем я говорил? Ах, да… Так вот, мы, по обыкновению, сидели рядом за столом, и, услышав мой ответ, она спросила, что же тогда случилось с моей щекой.
— Драка, — сказал я. — Один мальчишка ударил меня.
Ее рот принял форму большой буквы «О», и она опустила мне на руку свою прохладную ладонь. Она и впрямь старалась быть матерью, хотя и представления не имела, как это делается. Настоящая мать тут же дала бы мне по другому уху или потащила бы к врачу. А миссис Пендрейк лишь сказала, что все это весьма печально; она всегда так говорила, когда не знала, как поступить.
Я решил помочь ей выйти из затруднительного положения и опустил левую щеку ей на грудь, а разбитую скулу накрыл ее ладонью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133