Все мои проблемы решились сами собой, когда в одном из питейных заведений Канзас-Сити я повстречал человека по имени Оллардайс Т. Мериуезер. Я стоял у стойки, он подошел ко мне и разразился следующей речью.
— Сэр, — сказал он, — уверен, вы простите мою смелость, ведь мы с вами два единственных джентльмена среди всей этой неотесанной деревенщины. Нам наверняка есть о чем поговорить.
— Да ну? — удивился я.
— Именно так, сэр, — энергично кивнул мой неожиданный собеседник и представился.
— Кребб… Джек Кребб, — ответил я, пожимая протянутую руку.
— Кребб? — переспросил он. — Вы из какой ветви этой семьи, филадельфийской, нью-йоркской или бостонской?
Я подумал, что он один из бездельников из восточных штатов, приехавших на запад лечить легкие или что-нибудь еще, так как воздух прерий почему-то считался целебным. Отчаянно нуждаясь в деньгах, я почувствовал сильное раздражение против этого богатого белоручки, и, не заботясь о том, поверит он мне или нет, довольно нелюбезно брякнул первое, что пришло в голову:
— Филадельфийской.
— Жаль, — последовал ответ. — Мой знакомый Кребб был, значит, из нью-йоркской… или бостонской.
Теперь пора его описать. Среднего роста, он казался даже стройным, когда стоял к вам лицом, в профиль же его фигура напоминала котелок. Он был гладко выбрит, носил цветок в петлице, лайковые перчатки, трость с золотым набалдашником и прочую мишуру вроде толстой часовой цепочки, алмазной булавки в галстуке и так далее.
— Вы какой университет заканчивали? Гарвард, Йел? — невозмутимо продолжал любопытствовать тот.
— Первый, — наугад ответил я.
— А я — последний, но у меня осталась куча друзей в Кембридже. Все они из выпусков начала шестидесятых… Например, Монтгомери Бриар, Вильям Уиппл, Бертли Платт по прозвищу Док. Это парни из клуба «Индейский пудинг». Кроме того, Честер Ларкин, больше известный как Чет, или Мускусный Бык, затем — Сизый Голубь… этот из команды «Кенгуру»… Может, вспомнили кого-нибудь?
— Нет, я был в команде «Антилопа».
— Неужели? Позвольте снова пожать вам руку, сэр. Кто из нас, джентльменов, живущих в цивилизованном мире, не знает и не ценит «антилоп»! Ничего удивительного в том, что я сразу вычислил вас в толпе. Породу не скроешь!
Он разглагольствовал таким образом еще минут пятнадцать, и я, устав от потока малопонятных слов, допил свой стакан и собрался уходить. Но Оллардайс внезапно заявил:
— Сэр, у меня нет иного средства, как только воззвать к вашему милосердию. Я в ужасном положении. К несчастью, в отличие от вас, у меня нет крепких моральных устоев и, боюсь, банкирский дом Мериуезеров, во владение которым мне предстоит в скором времени вступить, поймет, что я — колосс на глиняных ногах… Короче говоря, сэр, я увлекся азартными играми и за две недели спустил пять тысяч долларов, которые выдал мне отец на деловые расходы. Телеграфировать ему бессмысленно, и вот я обращаюсь к вам, как к единственному собрату-джентльмену среди толпы этих увальней… Двадцать долларов, мистер Кребб, всего лишь двадцать долларов! Для вас это сущий пустяк, а мне он спасет жизнь! В обмен я предлагаю вам расписку, а в качестве залога — свою алмазную булавку.
Терпеть не могу давать деньги в долг, но упоминание о бриллианте тут же смягчило мою суровую душу: величина камня вызывала уважение, граничащее с восторгом, а что до двадцати долларов, то даже коробочка, в которой он выставлялся когда-то на витрине, стоила по меньшей мере раза в два больше.
Поэтому я не стал дожидаться, пока мистер Мериуезер образумится, и достал свой бумажник.
— Да благословит вас Господь! — едва ли не со слезами на глазах ответил тот, принимая деньги и отдавая мне драгоценную булавку. — Дай Бог, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
Радость его была столь велика, что он выскользнул из салуна, даже не попрощавшись. Впрочем, меня это мало беспокоило: за двадцать долларов я приобрел настоящее сокровище.
Я расплатился с барменом и, пряча сдачу в карман, случайно обронил свое приобретение. Упав на пол, «алмаз» разлетелся на несколько кусков, наглядно доказав, что за его сияющей огранкой скрывалось обыкновенное стекло.
Выскочить на улицу, догнать негодяя и припереть его к стене, поднеся к носу дуло револьвера, было делом одной секунды. Оллардайс даже не удивился и совершенно спокойно заметил:
— Быстро же вы раскусили мой маленький обман, сэр.
— Точно, — ответил я, — и теперь собираюсь вышибить тебе мозги.
Получив свои деньги назад, я рассмеялся, поскольку всегда с симпатией относился к людям остроумным и храбрым, и, убрав свой револьвер, заметил:
— Я ведь тоже своего рода шулер. По рождению и призванию.
— О сэр, боюсь, что не могу похвастаться тем же. Лет до двадцати я был чист, как слеза младенца.
— И как это мне сразу не бросилось в глаза, — продолжал я, — что штаны на тебе еле держатся, вся одежда выглядит так, словно ее собака жевала, а в башмаке дырка?
— О, я знавал лучшие времена, — с гордостью ответил Оллардайс. — Но удача отвернулась от меня, и выгляжу я довольно плачевно… Однако признай, старина, что техника безупречна. Ты весьма охотно купил ту булавку.
— Святая правда, — кивнул я, — и не урони я ее, тебе бы удалось меня надуть.
— И теперь, — тяжело вздохнул он, — моей грешной особой займется ближайший полицейский участок, не так ли?
— Знаешь, Оллардайс, — рассмеялся я, — твой трюк не так оскорбителен, чтобы терять из-за него свободу. Лично я не выношу тюрем и решеток, так как не верю в их действенность. На мой взгляд, если с кем не поладил, то пристрели его на месте или отпусти на все четыре стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133