— Сегодня ночью, — сказала она, — волки съедят моего отца. Надо бы положить его в короб и привязать повыше, но здесь нет ни коры, ни деревьев, а тащить его туда, где все это есть, слишком далеко.
Затем она сделала шаг назад, словно говоря: ты мужчина, вот и иди впереди. До этого самого момента я и мысли не допускал, что все происходит всерьез.
— Мы не можем вернуться в твое племя, — сказал я.
— А бледнолицые позволят тебе иметь жену из племени Людей? — спросила она, попав в самую точку, хотя и несколько преувеличила мою зависимость от мнения остальных. Это, конечно, не было преступлением, но я живо представил себе физиономию Фрэнка Норта, взирающего на мое возвращение из боя в сопровождении семьи из стана врагов. Я, конечно, мог бы представить их как пленников или заложников, но тогда им грозит сначала встреча с пауни, а потом заключение в одном из армейских фортов до тех пор, пока шайены не поменяют их на пленных белых. Именно так собирался поступить и я, надеясь убедить военных обменять их именно на Ольгу и Гуса, а не на какого-нибудь забулдыгу-полковника, но теперь я посмотрел на все это более реалистично. В самом деле, до сих пор я не получил ни малейших доказательств того, что мои жена и сын еще живы, а что делают с молодыми красивыми индианками в фортах на побережье Арканзаса и вдоль железной дороги, я знал слишком хорошо.
По правде говоря, я уже не чаял увидеть свою семью живой, хотя и боялся в этом признаться.
— Шайены сейчас злы, — сказал я, — и пристрелят меня сразу, как увидят.
— Я буду рядом, — ответила «моя женщина».
Вот так я и вернулся снова к Людям. Мне не о чем было сожалеть. Я терял лишь лошадь, мулов, телегу и тяжелую работу. Что же до Керолайн, то мне следовало сказать раньше, что Фрэнк Дилайт сделал ей предложение, и она, хоть и делала недовольный вид, разумеется, ответила ему согласием.
Не стану вдаваться в подробности нашего пути по дну оврага, скажу лишь, что вышли мы из него за большим холмом, надежно скрывающим нас от глаз пауни. Вечером женщина нашла подходящий куст, соорудила над ним из одеяла импровизированную крышу, и мы провели ночь, тесно прижавшись друг к другу: в прерии, где постоянно дует ветер, нет иного способа согреться.
На следующий день мы добрались до Весеннего ручья. Племя действительно собиралось там; то и дело подходили новые люди. Как я и ожидал, у меня немедленно возникли проблемы с молодыми воинами, но «моя женщина» быстро поставила их на место: у нее был острый язык и изрядный дар убеждения.
С тех пор как я видел Старую Шкуру последний раз, он обзавелся новым типи, и я опознал его жилище лишь по висящему у входа тотемному щиту.
— Жди меня здесь, женщина, — сказал я своей спутнице, и она беспрекословно повиновалась.
Я вошел внутрь и сказал:
— Здравствуй, дедушка.
— Здравствуй, сын, — приветствовал меня в ответ старый вождь так, словно мы расстались с ним пару дней назад. — Ты голоден?
Я никогда в жизни не встречал столь невозмутимого человека.
Он ничуть не изменился. Сидя с закрытыми глазами, Старая Шкура, казалось, предавался сладостной полудреме; я решил было, что он совсем уснул, когда губы его снова разомкнулись, и я услышал:
— Я видел, как ты возвращаешься к нам. Не кори себя, ты ничем не мог помочь Мелькающей Тени. Он знал, что умрет в тот день, и сказал мне об этом. Наши амулеты и заклинания оказались бессильными перед часто стреляющими ружьями. Нам, наверное, не стоило возвращаться к дороге из двух железных полос, но молодые воины захотели снова захватить и свалить огнедышащую повозку. Интересно наблюдать, как эта огромная вещь движется, рыча, пыхтя и выбрасывая из себя снопы искр с такой яростью, словно собирается пожрать весь мир…
Я сел рядом с ним, и мы выкурили трубку. Он говорил не открывая глаз, что показалось мне несколько странным, но спрашивать было бы дурным тоном.
— Ты прав, сын, — внезапно сказал вождь, — я слеп. Пуля не тронула моих глаз, но пробила шею недалеко от затылка и перерезала дорогу, по которой зрение поступает в сердце. Смотри, — он поднял веки, — мои глаза по-прежнему видят, но все оставляют в себе. А какая от этого польза, если сердце ничего от них не узнает?
Глаза его действительно выглядели совершенно нормально. Видимо, пуля перебила или задела какой-то зрительный нерв.
— Где это произошло, дедушка? — спросил я, передавая ему длинную трубку.
Мой вопрос, казалось, смутил его. Он долго молча курил и лишь затем ответил:
— На Песчаном ручье.
— Но как же так? — вскричал я.
— Я помню твой совет, — печально кивнул вождь, — но мы так и не дошли до Пыльной реки. Мы все-таки вернулись в форт, чтобы держать совет. Я скажу тебе, как все было. Бугор не собирался идти туда, хотя ему и очень хотелось получить серебряную медаль, такую же, как у меня. Но наша молодежь стала роптать: «Почему мы не можем взять подарки бледнолицых? Они ведь благодарят ими за честь поговорить с нами. Мы все время на севере, и самое лучшее достается южным шайенам!» Должен признать, — вздохнул Старая Шкура, — что и мне хотелось получить новое красное одеяло. Поэтому мы и повернули наших лошадей назад. И мы поставили черные крестики на белой бумаге. И Бугор получил свою серебряную медаль, а молодые воины — ножи, трубки и стекла, в которых видишь себя. Потом мы снова решили отправиться к Пыльной реке, но вождь солдат сказал: «Вы никуда не пойдете. Вы согласились остаться здесь, раз поставили черные крестики». Я тогда еще не понял, что это значит Я плохо разбираюсь в бумагах и решил, что вождь солдат сказал правду, и мы остались, хотя страна там и плохая, без воды и дичи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133