Его упрямая нижняя челюсть задралась вверх, и я понял, что слова бесполезны.
— Хорошо, — сказал я, — я зажгу тебе трубку.
Он важно кивнул, а я, забрав у него трубку левой рукой, изо всех сил двинул ему правой по подбородку. Я был зол и испуган, поэтому вложил в удар все свое желание спастись, однако Старая Шкура продолжал сидеть как ни в чем ни бывало.
— Не надо так переживать, сын, — заявил он. — У тебя слишком дрожат руки, отдай мне трубку, я сам зажгу ее. А потом мы покурим, и твое волнение улетучится, как дым.
Правый кулак сильно болел, поэтому я подал ему горящий уголек другой рукой. Звуки стрельбы снова приблизились. Своим ударом я хотел отправить его в нокдаун и, бесчувственного, отнести к реке. Теперь, прикинув возможность оглушить его прикладом, я отказался от этой затеи, поскольку голова старого вождя, покрытая толстым слоем свалявшихся волос, была едва ли не крепче подбородка.
Он между тем набрал полный рот дыма и выпустил по облачку на запад, восток, север и юг. Боже правый, этот индеец меня просто поражал! Знаете наверняка, как, подтрунивая обычно над иностранцами, дикарями и прочими, мы все же полагаем, что в момент реальной опасности они станут такими же, как мы, и чуть ли не заговорят на нашем языке. Но здесь мне пришлось стать шайеном.
С отчаянием пришло и красноречие.
— Река — часть великого водяного круга земли, — заявил я, переходя на громкий фальцет шайенских ораторов.
«Сработало!» — подумал я, так как Старая Шкура отложил трубку и насторожился.
— Священные воды текут в теле земли так же, как кровь течет в теле человека, а сок — в теле дерева. И это великое течение соединяет все сущее. О великий дух Белого Бизона, услышь меня! Отведи своих детей к реке, к безопасной реке!
Не думайте, что я над ним издевался. Нет, меня посетило истинное вдохновение. Наверное, я унаследовал дар проповеди от моего па.
Короче говоря, я страшно увлекся и не сразу заметил, как старик поднял лежащий рядом с ним допотопный мушкет, из тех нелепых громадин, что заряжаются через дуло. Бог мой. этот выживший из ума пророк, похоже, собрался меня пристрелить за то, что я пытаюсь его спасти!
Но тут я услышал у входа в палатку какую-то возню, и в проеме показался солдат с револьвером в руках, явившийся выяснить, не требуется ли двум нашим заблудшим душам его помощь по переселению в мир иной.
Тр-р-рах-бабах! — рявкнул пугач Старой Шкуры, и, клянусь вам, ни до, ни после я не слышал ничего более громкого. Вождь наверняка забил двойной заряд пороха, поскольку огненная струя прорезала весь типи до самой «двери», помещение заволокло дымом, а пуля отбросила солдата далеко назад.
Вождь удовлетворенно кивнул и гордо выпрямился. Он стрелял на слух!
— Принеси мне его скальп, сын, — сказал вождь. — А потом мы еще немного поговорим о реке. Может, я туда и пойду.
— Боюсь, что уже слишком поздно, — заметил я. — Теперь они сбегутся сюда, как койоты на падаль. И я не хочу тебе больше ничего доказывать.
Я взял его под руки и заставил встать. Видимо, он все-таки решил идти, так как в противном случае мне не удалось бы сдвинуть его с места, это уж точно. Затем я вынул нож, разрезал стенку типи и потащил старика за собой.
— Постой, — сказал он, — я должен забрать свои амулеты.
Речь шла о свертке из ныне затертой, а когда-то ярко размалеванной кожи антилопы, содержимое которого было для всех тайной. Подобным сокровищем обладали все вожди и почти все воины (особо отличившиеся, разумеется). Как-то, не сумев справиться с любопытством, я сунул нос в такой сверток одного убитого шайена до того, как его вместе с телом положили в гроб из коры. И что вы думаете я там нашел? Пригоршню перьев, совиную лапу, свисток из оленьей кости, сушеный член бизона и прочую ерунду. Однако индейцы искренне верят в магические свойства подобных предметов, а кто я такой, чтобы доказывать им обратное? Старая Шкура не был исключением. Я извлек сверток из-под шкур на полу и отдал ему.
Мы снова направились к выходу.
— Подожди, — сказал старик, — мы забыли мой боевой головной убор.
Я не помню, чтобы он когда-нибудь его надевал; шайенские вожди вообще люди скромные и не любят выделяться в толпе ярким оперением, предпочитая совсем иное. Доспех Старой Шкуры хранился в округлом докторском саквояже, висевшем на кожаном ремешке под потолком типи.
— Не хочешь взглянуть? — спросил старый оболтус. — Он очень красивый и напоминает мне о сражениях далекой юности.
И он действительно стал возиться с замком, пытаясь открыть саквояж!
— Как-нибудь в другой раз, дедушка, — ответил я и повесил чемоданчик себе на плечо.
К этому моменту карабины вернувшихся солдат уже начали плеваться в палатку свинцом, и я почувствовал себя в пчелином улье. Но вы думаете, мы ушли? Ничуть не бывало. Старой Шкуре понадобился его заговоренный лук, затем колчан со стрелами, потом любимое одеяло, потом рог с порохом и сумка с пулями, а следом — трубка и мешочек с табаком. Я стоял, нагруженный всем этим скарбом, а за тонкими стенами палатки безумствовала кавалерия Соединенных Штатов Америки.
Я ругался по-английски и выл по-шайенски, толкал его к прорезанной дыре, но все без толку: старик стоял как столб и напяливал на себя остатки украшений — браслеты, ожерелье из когтей медведя, нагрудник из нанизанных в несколько рядов тонких маленьких косточек и так далее, и так далее…
От напоминавшего решето типи начали отлетать куски шкур, и тут я разревелся. Я больше не боялся умереть, я даже рад был бы принять смерть как освобождение. Я сказал, что разревелся? Или расхохотался… Сейчас уже не помню, знаю одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133