Хоть и не очень хотелось, но Тулаев все же вернулся домой.
На кухне он застал спящего прямо на столе Прошку. Рядом с ним лежала разодранная пачка "Вискаса". Когда Тулаев уходил к Межинскому, в ней оставалось больше половины, а сейчас и стол, и пачка отливали вылизанным глянцем.
- Ну, Прохор, ты совсем обурел! - сел перед ним на стул Тулаев. - Мало того, что сожрал без спросу, так еще и спать на моем обеденном столе примостился! А-а?!
Сытый Прохор изображал из себя калач с медленно плавающим вверх-вниз животиком-сдобой и на голос хозяина не реагировал. Возможно, он и слышал Тулаева, но проснуться сейчас для него означало потерю наслаждения ото всего сразу: сытости, теплой неги сна, умиротворенности.
- Нельзя тебя кормить капиталистическими штучками, - пошел во вторую атаку Тулаев. - Ты сам становишься наглым как капиталист... А-а? Молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты, мерзавец, молчишь. Это что, бунт?
Правая нога Прошки дернулась во сне. На его мордочке безвольно поползла вниз челюсть с острыми иголочками зубов. Кот спал так крепко, словно это не Тулаев пропахал всю ночь в тяжком любовном труде, а он. Или он настолько любил хозяина, что решил сейчас доспать за него?
Телефонный звонок остановил руку Тулаева, занесенную для
шлепка по боку кота. Если его разыскивал Межинский, то он вряд ли смог бы ему объяснить, почему торчит дома, а не сидит в Генпрокуратуре. Но, с другой стороны, это вряд ли мог быть Межинский. Кажется, Тулаев еще не дал повода для того, чтобы начальник считал его не рьяным служакой. Друзей он давно приучил к тому, что звонил им сам. Кто же это?
- Да, - все-таки снял он трубку.
- Ты меня в угаре журналистского труда не забыл? - заполнил ее приятный женский голос.
- Лариса? - узнал он, но капля неверия все же осталась.
- А у тебя есть другие женщины?
- Если под честное пионерское, то нету.
- Это хорошо.
- А как ты узнала мой номер телефона?
- У тебя на аппарате он написан.
Тулаев удивленно посмотрел на низ старенького "ВЭФа", оставшегося от прежнего хозяина квартиры, и впервые увидел, что там под узенькой щелочкой плексигласа красуются семь цифр.
- Я тебе звонил, - не стал он развивать тему.
- Давно?
- Где-то час назад.
- Я ходила в магазин.
- Для меня еду покупала?
После новости о номере ему почему-то хотелось хамить. Кажется, Лариса уже увидела в нем потенциального мужа. А он так привык после развода к свободе, что если бы хотел от нее избавиться, то как-нибудь подороже. Лариса в общем-то ему понравилась, особенно телом и постельным умением, но жить-то придется по большей мере не с телом, а с характером, а его-то он понять не мог. То тихая и по-девчоночьи перепуганная после стрельбы, то энергично-развязная ночью. Хотя... Вполне возможно, что и то, и другое следствие нервного срыва. Вкус яблока можно понять, лишь укусив его. Тулаев провел лишь языком по кожице. Во рту было сухо и безвкусно.
- Для кого покупала? - она со значением помолчала. - Конечно, для тебя. А ты что, не придешь?
- Прямо сейчас?
- Да хоть в эту секунду!
- Ну-у, я так не могу. Телепортаторы есть только в
компьютерных играх.
- В жизни есть все... Даже эти... теле...
- Телепортаторы, - освободил он ее от явно неизвестного ей слова.
- Так ты придешь?
- А ты соскучилась?
Внутри у Тулаева боролись долг и страсть. Долг требовал забыть Ларису и ехать в Генпрокуратуру. Страсть мутила голову и требовала забыть все на свете, в том числе и долг.
- Конечно, соскучилась, - после паузы ответила она. - Ты такой хороший, такой...
- Ладно. Я уже бегу.
Страсть победила долг. Ей хватило пяти секунд, чтобы выиграть схватку. За такое время не выигрывал у своих соперников даже великий борец Карелин. Но Карелин был живым человеком, а страсть - невидимой, но страшной силой.
Она подбросила Тулаева со стула и заставила кинуться в прихожую. Боком он ударил стол, не ощутив ни бока, ни стола. Прошка разлепил склеенные мошнейшим клеем сна глаза, посмотрел в спину убегающему хозяину и подумал, что он сам второй раз не стал бы прыгать с дерева на балкон пятого этажа. Женщины должны знать свое место в жизни.
_24
Нет трудней работы, чем любовь.
Тулаев лежал на скомканной, перепутавшейся простыне и самому себе казался тоненькой соломинкой. Внутри - пустота. А во всем теле такая невесомость, что стоит дунуть легкому ветерку, и понесет его по комнате, понесет, понесет.
Лариса прижалась голой горячей грудью к его боку, посмотрела
ему на шею. Там пульсировала венка, и в этих ее толчках было
что-то жалкое и совсем не мужское.
- А ты хороший, - провела она пальчиком по венке и ощутила жалость. Но не к нему, а к себе. - Только очень мягкий. Если бы ты был чуть погрубее, пожестче...
- Что? - не расслышал он.
Тяжело быть одновременно и соломинкой, и что-то еще и слышать.
- Тебе нужно стать со мною погрубее. Я люблю, когда меня в узел скручивают. А ты очень нежный.
- Так что, поколотить тебя? - посчитал он ее слова шуткой.
- Нет, этого не нужно. А вот быть со мной посмелее - нужно.
- Да я вроде и так, - посмотрел он себе на низ живота.
- Ладно. Не будем об этом.
Она отодвинулась от него, всунула в красные распухшие губы сигарету, жадно прикурила от зажигалки.
Глаза стягивало невидимой пленкой, глаза не хотели подчиняться, но он все же провел ими по мебельной стенке. Фотографии в серванте уже не было. Наверное, тот, к которому на ней ластилась Лариса, не любил долгих церемоний и любовной игры. Небось, он-то как раз и скручивал ее в узел. Странно, но ей это нравилось. А чего ж тогда разбежались?
- Ты была замужем? - не сдержал он вопрос.
- Нет.
С такой твердостью в голосе не врут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134