Оно посадило Тулаева на стул, заставило взглянуть на схему, и он вдруг явственно ощутил, что все нарисованные им кружки и треугольники поползли друг к другу. Мир оказывался даже теснее, чем он думал до этого.
38
До назначенной встречи с Межинским Тулаев потратил полтора часа на Генштаб. То новое, что он ощутил ночью, - странное соединение необычайной уверенности в себе и одновременно сомнение в том, что он еще чуть-чуть что-то недоделал - заставило его ранним утром приехать в управление, где служил Свидерский, и, переходя из кабинета в кабинет, долго и въедливо выуживать из всех офицеров, прапорщиков и служащих то, что, скорее всего, толком так и не выяснил старший лейтенант юстиции из прокуратуры Московского гарнизона.
Еще когда Тулаев беседовал с Евсеевым и узнал, что у него в руке не оригинал пленки, а копия, он понял, что следователю нельзя верить. А сегодня утром, еле успев додремать три часа на диване, он проснулся от мысли, что просто не могло так быть, чтобы никто не видел Свидерского выходящим из здания. Тулаев вспомнил длину генштабовских коридоров с бесконечными высоченными дверями вдоль стен и постоянно снующими туда-сюда офицерами, вспомнил солдат-часовых на входе, скопление черных генеральских "Волг" и офицерских частных машин-легковушек у подъезда, и сомнения растаяли...
В кабинет Межинского он входил уже не просто героем, а дважды героем.
- Ну, здравствуй, - не очень приветливо встретил Тулаева начальник. Как санаторская жизнь?
- Средне.
- А я уж думал, ты решил там на всю катушку остаться.
Сколько у них путевка-то длится?
- По-разному. Обычно двадцать четыре дня.
- А я вот за всю жизнь ни разу в санатории не был. То
служба мешала, то жене место отдыха не нравилось...
- Я там всего сутки находился, - напомнил Тулаев. - Вчера
же по следам Зака работал.
- По каким следам? - удивился Межинский. - Ты же
докладывал, что он на контакт не пошел, что брата ненавидит,
что ему на него плевать...
Тулаев тяжко вздохнул и, не вдаваясь в подробности неумелого слалома вокруг мешков и тележек, рассказал о погоне за воровкой, о ее признаниях и неожиданно остановился под удивленным взглядом Межинского.
- Погоди-погоди, - подался вперед начальник. - Куда, говоришь, у него билет был?
- В Мурманск.
Благородная седина его волос стала еще белее. Может, оттого, что к лицу рывком прилила кровь, и оно стало пунцовым. Что так перекрасило Межинского, Тулаев не знал и уже хотел рассказывать дальше, но начальник выплеснул часть своей горечи:
- А почему ты мне до этого не доложил о видеокассете? - и стал терять красноту.
- В первый раз при просмотре я не увидел там ничего невероятного...
Ну не рассказывать же о воровке, которая сначала смотрелась как артист циркового жанра, а не как свидетель возможного преступления.
- А потом... при повторе... я заметил Зака...
- От меня не должно быть тайн, - упрямо произнес Межинский. Следствие по обоим делам ведет отдел, а не только ты.
- Ясно, товарищ генерал, - впервые за все время назвал его по званию Тулаев и с удивлением заметил, как испарились остатки красноты с лица начальника.
- Какое, ты сказал, имя было записано на бумажке у Зака?
- Лев.
- Очень редкое, - довольным голосом произнес Межинский.
- Я сделал запрос в отдел кадров училища. На курсе Миуса не было
ни одного человека с именем Лев.
- А курсом старше или младше?
- Я все списки по факсу запросил. За все пять курсов, когда он был на первом. Ни одного Льва нет. Вы правильно сказали, редкое имя, - незаметно для себя польстил он начальнику.
- Что-нибудь еще есть? - небрежно спросил он.
Трудный участок доклада о Льве остался позади. Впереди были марфинская история и ночной звонок Евсеева. Над ушами Тулаева запели победные трубы. Он посмотрел на седой чуб Межинского и решил, что, если сейчас чуб не станет белее бумаги, значит, он ничего не понимает в начальнике. Трубы повторили боевой призыв. Тулаев расправил плечи, сел прямо, будто лом проглотил, и начал рассказывать таким тоном, каким начальники обычно диктуют деловые письма машинисткам.
Когда закончил рассказ о Марфинском санатории и ночном звонке Евсеева, чуб начальника был белее бумаги для ксерокса. Сделать его светлее не мог уже никто, но Тулаев все-таки попытался.
- И еще одно, - врастяжку произнес он. - Я нашел в Генштабе человека, видевшего, как Свидерский садился в "жигули" красного цвета. У водителя он запомнил лысину, у пассажира - в салоне сзади сидел еще один человек длинный, очень длинный нос...
- Очень длинный нос? - не сдержался Межинский.
- Да, он сказал, что запомнил как раз оттого, что у него нос был очень смешным.
- Неужели Носач? - сжал он кулак правой руки ладонью левой и уперся в эту конструкцию подбородком. - А тот, марфинский, как, ты говоришь, выглядел?
- Я его, честно говоря, не успел разглядеть... Но барменша сказала, что он с почти голой лысиной...
Лицо Межинского можно было фотографировать, чтобы потом хранить в Париже как эталон красного цвета. Ягода вишни на его фоне была бы незаметна. Раньше начальник не отличался такой чувствительностью. Тулаев ощутил внутренний укор за то, что сделал такое с Межинским, и вдруг догадался, что за эти два дня, пока его не было, начальника "топтали" вдоль и поперек. И особенно, скорее всего, президент, и теперь, ощутив, что цель близка и нужно лишь немного поднапрячься, он не выдержал.
Рука Межинского рванула трубку телефона. Она хрустнула под его пальцами.
- Ну что?.. Бросаем всю милицию Москвы на Марфино?..
- Виктор Иванович! - взмолился Тулаев. - Дайте мне еще полдня! Вы представляете, если милиция начнет потрошить этот район, какая волна там поднимется?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134