придешь ты к нам с казаками — у нас тогда добрая сила станет, а не придешь — и все равно нам на Волгу идти: народы зовут!..
— Не только на Волге зовут, Иван! — сказал Разин. — В иных местах тоже зовут. Вам на Волгу ударить, а мне иной будет путь, не время еще говорить, как пойду Только бы нам в одно время двинуть…
— Гонцов пришлешь, скажешь тогда?
— Пришлю. А вы мне обратно гонцов: в какой день идете, чтобы уж верно было…
— Ну, смотри, атаман! Голова у тебя ясна. Ты летишь высоко, тебе сверху всю Русскую землю видно, а все же скажу: гляди-ка ты лучше. Подсыльщиков спосылай в города да в уезды, проведай, как примут, — наставительно предостерег Красуля.
— Посылали, Иван, — тихо сказал Разин.
— Стало, примут?.. Ну, в добрый час! А мы станем сами к походу сбираться. Народу до времени я ничего говорить не стану и Федору не велю…
— Ни словечка, Иван! Надо, чтоб не было даже малого слуху. Пусть воеводы нас ждут только с Волги…
— Мыслю я, кроме меня да Феди, и в Астрахани никто бы не ведал… и есаулам заранее ни к чему, — подтвердил Красуля.
— Есаулам поклон от меня. Пусть готовят к весне поход. Мол, поправлюсь и тоже своих казаков подыму…
На прощанье Разин вышел к астраханским стрельцам и казакам, сопровождавшим Красулю, ласково разговаривал с ними, велел отвезти поклон всем астраханцам, одарил их деньгами и, посулив им скорую встречу, простился…


Шли святки. Уж три недели прошло, а Прокоп не возвращался. В эти дни из Черкасска прибыл Никита Петух, которого там не раз видели казаки. Он попросился видеть Степана по тайному делу.
— Батька, — сказал он, — наш рыбак-то в Черкасске хлеб-соль с домовитыми водит. У самого атамана сидел на пиру. Все значные принимают его как свойка. Да, слышно, гонца наряжают куда-то… Повелеть бы дозорам по Дону глядеть!
— А тебе какая корысть, рыжий? Что ты ко мне пришел? — спросил его Разин. — Войско ты кинул, сам к домовитым в низовье подался да смуту тут сеешь?!
Никита смутился.
Он не сумел одолеть своих мук. Приехав с лекарем и встретив Степана в пути к Кагальницкому городку, Никита не смог остаться в Кагальнике. Он уехал в Черкасск, где было уже немало разинских казаков; иные из них ускакали сюда из страха, что воеводы тотчас же следом за Разиным погонят рать на Дон и будут хватать всех тех, кто был со Степаном в походах. Иные просто решили, что атаман погиб, что Корнила сядет опять в войсковой избе, и просто переметнулись на сторону домовитых. Они, чтобы задобрить Корнилу, даже навезли с собою ему подарков.
Никита страшился не казни, не разорения, он всей душою готов был по-прежнему драться против бояр, но мысль об убитой Марье и о ее измене мучила его каждый раз, когда называли имя Степана. И он убежал в Черкасск от себя самого, от своих мучений.
Теперь его обдало жгучим стыдом за то, что он кинул своего атамана в беде. Ему захотелось даже сказать все по правде Степану, открыв все про Марью… Но он удержался от этого соблазна.
— Верно, Степан Тимофеич, что я отступил от тебя, — сказал он. — Ты, батька, прости, не верил, что ты оживешь, а без тебя всему делу конец. Ныне же слышу — ты здрав. А когда жив да здрав, то сидеть уж не станешь. Все знают, что ты не таков. Вот я и назад к тебе. Да, может, еще погодил бы, а как на тебя измену почуял, то не стерпел, поспешил…
— Ну, добро, коль! Живи в городу. А что Прокоп деет — сам ведает: чье хочет вино, то и пьет. Мне Корнилиной бражки не жалко! — сказал с усмешкой Степан.
И Никита остался в Кагальнике.
Сам Прокоп явился к Разину много спустя после святок.
— Голова кругом, как угощали, батька! — с насмешкой рассказывал он. — Всем черкасским я кум да сват от стола ко столу под ручки таскали…
— Слыхал, — сказал Разин.
— И к тебе слух дошел?! — опасливо покосившись, спросил Прокоп. — Громкие пиры водил твой «бесноватый» с черкасским старшинством!.. Не пиры — короводы! — подмигнув, воскликнул он, уже убежденный, что Разин ему верит.
— Дознался чего? — спросил Разин.
— Мне чего дознаваться! Все явно. Хмель — доводчик на всякого, все своим языком рассказали, — презрительно продолжал рыбак. — Между старшинством в Черкасске раздоры: одни на тебя поднимают народ — Логин Семенов да Мишка Самаренин. «Стар, говорят, Корней, не справится он с ворами, а покуда идет воровство, у нас царского хлеба не будет!» Другие, батька, страшатся: Самаренин, мол, как усобье начнет, то бояре прилезут, потом воеводу в Черкасске посадят, тогда их не сгонишь назад и всей воле казацкой конец! А еще слышал, что воеводы с Москвы обещали быть на Дон. А которые казаки судят так, что на тебя вся надежда: окроме тебя, мол, Дона никто от бояр отстоять не сумеет, а если тебя побить, то и силы иной на бояр не сыскать…
— А Корнила? — спросил Степан.
— Крестный твой пуще всех угощал и дары обещал — хитрый бес! Он им бунчук и брусь отдавать не хочет — любит власть! И тебя побивать не пойдет. Бояр не страшится, однако с боярами в драку ему не рука: он ладит твоими руками бояр не пустить, а силу по-старому взять да сидеть в атаманах.
— Лиса, — усмехнулся Разин. — А за что он тебе насулил даров?
— Чтобы я за него тебе слово молвил: мол, любит тебя батька крестный, мириться хочет, от Мишки и Логинки обороняет тебя.
— А к чему ему надо?
— Того не сказал, а думаю я — он Логинки с Мишкой пуще всего страшится. Когда бы ты с ним заодно пошел, те бы присели в кусты да молчали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164