Башня взлетит в воздух, и черкасские казаки ворвутся в Кагальник через свежий пролом в стене…
— За порохом там к тебе будут дед Панас али Дрон, — сказал Разин. — Им пороху дашь из зелейной казны сколько спросят.
— Было б твое веленье, — безразлично ответил рыбак. Выраженье тревоги блеснуло в его глазах, но он удержался и ничего не спросил.
Уже на пороге землянки он вдруг замешкался и, нерешительно возвратясь, по-бычьи потупился и обратился к Разину:
— Не гневайся, батька! Нет веры во мне к понизовым. Прими от меня для нужды, вдруг годятся.
Он протянул два заряженных пистолета.
— Чего ты мне каркаешь, будто ворона! — со смехом сказал Степан. — Их горстка, а нас сколько будет!
… Не меньше десятка свечей горело в землянке Разина. Их пламя играло в кубках и стопах с вином, в гранях камней, украшавших платье, в широких круглых зеркалах серебряных и позолоченных блюд и в глазах казаков, сидевших вокруг столов и вдоль стен по лавкам.
Слушая гул голосов и время от времени поднимая свой кубок, чтобы стукнуться с кем-нибудь, Степан Тимофеевич ни на минуту не забывал, что ему надо быть трезвым. Он уже предвкушал победу и с нетерпением ждал, когда же начнут пьянеть гости. Он подсчитывал, сколько получится казаков, если сложить кагальницких вместе с черкасскими, и сколько людей он получит еще после раздачи хлебного жалованья из осадных запасов Черкасска. Он рисовал себе непривычный зимний поход на Волгу и размышлял, что нужно ему для того, чтобы пройти без потерь, минуя Царицын, прямо по Манычу, через морозные и метельные степи, к низовьям Волги.
Корнила Ходнев сам завел разговор о хлебе:
— Ныне бояре мудруют над нами, жмут, а казаки голодуют, когда у нас хлеба довольно.
— Не у тебя ли уж, крестный, припрятан хлебец? Пошто же ты его казакам не даешь? — спросил Разин.
— Я осадные житницы разумею, — спокойно сказал Корнила.
— Как можно, Корнила Яковлич! А вдруг на нас крымцы нагрянут!.. Да и много ли там! — воскликнул Степан, изобразив, что он сам никогда и не думал об этом хлебе…
Корнила склонился к нему через стол, заговорил, как о тайне:
— Бояре идут нас в осаду садить — стало быть, время пришло с осадных житниц сбивать замки и печати. Пора казакам покинуть разброд, заедино подняться — вот, Стенька, в чем правда! Влезут бояре на Дон — не высадить их назад!..
— Али ты в войско мое проситься вздумал? — с усмешкой, прищурясь, спросил Степан.
— Я к тебе не глумиться приехал, Разин, — раздраженно сказал Корнила. — Какое там к бесу «твое», «мое»?! Едино Великое Войско донских казаков. Позор падет на меня и тебя навеки, когда через наши раздоры придут воеводы на Дон!
— Чего же ты хочешь?
— Хочу задавить войсковых есаулов Михайлу Самаренина да Семенова Логинку — вот я чего хочу. А без тебя не осилить. Они письма пишут боярам, зовут воевод, чтобы тебя побили. А мне краше ты, чем бояре: хоть вор, а казак!
— Вот, батька крестный, спасибо за правду! — со смехом воскликнул Степан. — А пошто же ты, крестный, покинул Черкасск? Тебе бы сидеть там покрепче да мне написать приходить и ворота открыть бы. Уж я бы к тебе пришел. А ныне тебя самого-то не пустят назад, скажут: «С вором спознался!»
— Ворота отворят, Степан, — твердо пообещал Корнила. — Ведь на воротах не Логинка с Мишкой — простые казаки.
Степан усмехнулся. Его подмывало сказать, что ворота откроют нынче к утру, но он удержался.
— За чаркой такие дела не судят, крестный, — сказал он. — Мы завтра с утра на кругу потолкуем, а ныне для встречи нам пить. Покойник Минаев привез мне в гостинец медку. Ты отведай.
Он налил Корниле полную чашу, стукнулся с ним и оглядел все казачье собранье.
Узколицый Фролка пьяно перебирал струны своих гусель, сидя с полуоткрытым ртом.
«Вот так небось дураком и в Качалинском городке сидел!» — с презрением подумал о нем Разин.
Между его есаулами и черкасскими дружба явно не ладилась. Кагальницкие от черкасских держались особняком, те и другие пили и говорили только между своими.
Степан увидел Алену, ему захотелось с ней встретиться взглядом, но она, усталая, с женской заботливостью оглядывала стол и не взглянула в его сторону. «Притомилась Алеша!» — подумал о ней Степан.
Он увидел, как Корнила стукнулся чарой с Наумовым. Наумов поднял свой кубок, громко крича:
— Пью за великого атамана всего Войска Донского — Степана Тимофеича, за славу казачью, за степь, за коней, за саблю!..
Он что-то кричал и еще, но Разин уже не слушал его. Следя за взглядом Корнилы, Степан остановился глазами на суровом лице другого есаула — Федора Каторжного. Разин увидел по прямой складке его рта, что он трезв и весь налился ненавистью… Корнила потянулся к нему со своей чашей. Федор высоко поднял кубок и ударил о край Корниловой чаши.
— За дружбу казацкую, за братскую веру! — провозгласил Корнила.
— Пьем, атаман! — отозвался Федор и, глядя Корниле в лицо, широко плеснул за плечо полный кубок, так что рубиновые брызги попали Степану на руку.
Корнила, успевший выпить свою чашу, и Федор сцепились острыми взглядами, как в рукопашной схватке враги, и не могли оторваться. Злоба горела на лицах обоих.
— Не веришь мне, Федор? — прищурясь, тихо спросил Корнила.
— Не верю, Корнила! Лиса ты и есть лиса. Да стара, хоть хитра… А я, брат Корнила, лисятник, ямы на вашего брата копать искусник.
«Кремень есаул!» — радостно подумал о нем Степан.
— Ты яму другому не рой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164