Богатырщина — вот что! Идем к ним, Степан, да скорее!.. Чую, что сила моя на исходе.
Но на Степана вдруг напала «морока». Сам прославленный как колдун, он попал в колдовские сети и не мог из них вырваться и, правду сказать, — не хотел вырываться…
Никогда во всю жизнь он не помнил такого томления и безутешной тоски, какая его охватила в эти дни пребывания в Астрахани…
Как-то в первые дни, возвращаясь в город от пристани, где стоял караван стругов, Степан Тимофеевич у городских ворот встретил стрельчиху Марью, ту самую, которую видел на площади, когда в первый раз вышел на русский берег после морского похода, Марью, которая оберегла его от нападения воеводского брата…
И вдруг атамана словно кольнуло в сердце.
— Марья! Ты?! — как в прошлую встречу, невольно воскликнул он, придержав коня, и сам удивился тому, сколь взволновала его эта встреча. Все это время он ни разу не вспомнил о ней. Ее для него словно не было никогда — так она позабылась.
Стрельчиха зарделась. Темный румянец густой волной окатил ее щеки.
— Я! — вызывающе сказала она. Искры сверкнули в ее глазах и скрылись за ресницами.
— Что же, забыла меня? — спросил Разин.
— А я ныне мужня жена! — бойко ответила Маша, но голос ее задрожал.
— На что тебе муж! — возразил атаман, даже и не спросив, за кого она вышла.
— Как — на что! Муж — он муж! — оправившись, усмехнулась стрельчиха. — Детей ему стану рожать!
— Покину я Астрахань скоро, — сказал Степан, уже уверенный в том, что каждое слово его западает ей в сердце. — Ты загодя приходи на мой струг. Караульный казак тебя впустит в шатер, там и жди. Придешь? — спросил он.
— Сам ведь знаешь, — шепнула она, взглянув ему прямо в глаза.
Степан возвратился на свой струг. Он сказал караульному впустить в шатер Машу, беречь ее.
На другой день приехал.
— Здесь?
— Не была, атаман, — потупясь, ответил караульный, словно от него зависело сделать так, чтобы Маша пришла.
И что-то случилось вдруг со Степаном, что он смертельно затосковал по ней. В тот же день к вечеру он снова наведался, не появилась ли Марья. Он не говорил о ней никому больше, но ходил и ездил по астраханским улицам, разыскивая ее в толпах прохожих.
— Степан Тимофеич, в верховьях народ тебя дожидает, — говорил ему Ус. — Не давать бы боярам времени войско собрать, скорее бы грянуть в верховья. Оставим тут казаков, чтобы город держать, а сами пойдем на Саратов, Самару. Ведаешь ты, сколь народу пристанет на пахотных землях!
И все уж как будто было готово к походу, но Степан Тимофеич не мог одолеть разгоревшейся страсти, покинуть Астрахань и уйти. Он искал причин для отсрочки похода то в болезни Василия Уса, словно тот должен был вот-вот на днях исцелиться от своего недуга, то в том, что дует верховой ветер и придется идти на веслах.
Каждый день приезжал он из города к Волге, подымался на струг, спрашивал караульного и, мрачный, тревожный, в досаде соскакивал в челн…
— Степан Тимофеич, аль в Астрахань хочешь боярское войско наждать на себя? Аль битвы с боярами устрашился?! — приступил к нему Ус. — Али, может, опять отрекаешься мужиков, то скажи. Я и сам, без тебя, со своими пойду в верховья. Мы ведь письма послали крестьянам, звали вставать на бояр. А теперь что же, сами под кочку?!
Степан, может быть, и еще искал бы повода для проволочки, но в эти дни казаки стали все чаще жаловаться на болезнь лошадей. Явился Еремеев, который стоял со своими конными и с табунами коней за Волгой.
— Батька, когда не хочешь без едина коня остаться, то надо отселе наскоре нам уходить; в траве, что ли, вред какой — что ни день кони падают!.. Которые были с конями в степи пастухи — и тоже хворают…
— Сколь же коней пало?
— Не мене с триста.
Степан привскочил.
— Да что ж ты, дитя, что ли, малое, Митька?! Какая же будет война без коней! Триста коней пало, а ты лишь теперь спохватился! Чего же ты до сих пор дожидал?!
— Помнишь, батька, Мурза осерчал на Василия. На прощанье кричал, что нам все равно на тех конях не ездить. А своих-то покинул, каких привел тебе в дар… С них началось… На них порча была, они первыми пали. Да поветрие, знать, на траву перешло, и ныне у нас не менее — с тысячу лошадей недугует. Мыслю, одно нам спасенье: угнать их в другие степи, на новые травы…
Перед угрозой остаться без конницы атаман позабыл свою страсть и тоску. В последний раз он проехал по улицам города и объявил наутро поход…
Все было готово, осталась последняя ночь. С рассветом челны и струги покидали низовья Волги. Но в эту самую ночь Василии совсем расхворался и не мог больше встать на ноги.
Степан сидел с вечера у него, осторожно старался отговорить его от похода. Ус и сам понимал, что ему не идти…
— Ты, Вася, Астрахань-город не любишь, знаю. А все же не кинь его. Астрахань — наша опора. В чьих руках я ее оставлю? Живи тут. Береги, держи ее крепче. Да Федор тебе пособит, вдвух держите, — говорил Степан Тимофеевич. — Прослышите, бьют нас, — все же, пока я вас сам не покличу, сидите тут, не лезьте ко мне на подмогу. Крепок тут город, велик. И море запрешь от бояр. Коли побьют меня воеводы, то и я сюда приберусь. Тут станем новые силы копить… Богдана на Украине паны не раз побивали, и хан изменял ему. Ну, кажись-кажись, вовсе конец. Ан кусок земли оставался, где отдышаться, оправиться можно. Оправимся — снова грянем…
— Чего-то ты, как перед смертью, заветы даешь, Степан! — покачал головою Ус, лежавший рядом с Разиным на ковре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164