Он обозвал Прозоровского толстобрюхим невежей, указав ему, что прежде всего надо было спросить про батькино здравие. Себя самого Тимошка назвал послом от батьки к народу. Он знал, что под окнами его слушает толпа астраханцев, а в самой Приказной палате — подьячие и различный люд, пришедший сюда по своим делам.
Тимошка бесстрашно дерзил воеводе, стараясь, чтобы слава «разинского сынка» была достойна удалого, дерзкого с боярами «батьки».
— Велел тебе батька сказать, боярин, что всем войском ужо к тебе в гости будет и ты бы стречал почетно, пешим шел бы навстречу да шапку бы скинул, — громко сказал Тимошка.
— К кому тебя в Астрахань Стенька слал? Кого ты из тех людей повидать успел? — спрашивал дьяк.
— Батька слал меня ко всему народу. А к кому батька слал, я всех повидать поспел, — не дрогнув, ответил Тимошка.
— Что ты сказывал, вор, народу?
— Сказывал, что батька, мол, наскоре будет. Только в Царицын да в Черный Яр к воеводам в гости заглянет, а там и сюды — всех злодеев казнить…
— Каких злодеев? Кто батьке твоему злодей? — допрашивал дьяк.
Черные глаза Тимошки, казалось, еще больше почернели.
— А каких злодеев, размысли ты сам. Кто народу злодей, тот и батьке злодей. Мой батька с народом не рознит!..
Его смелые речи первым не вынес дьяк и стал гнать «лишних» людей из Приказной палаты.
— Чего вы развесили уши, дурье! Воровская брехня вам сладка?! Вот я вас!..
Но было поздно: на площади уже услыхали слова Тимошки.
Слух о том, что схватили «батькина сына», полетел, как на крыльях, по улицам и площадям. К крыльцу Приказной палаты бежали, как на пожар, десятки людей.
— Эй, воеводы! Не было б худа какого! Пустите домой атаманского сына! — закричали в толпе у крыльца.
— Отпусти, воевода, а то до греха доведешь!
— А то ведь и сами возьмем! — слышались выкрики.
Князь Михайла с двумя стрельцами, с кучкой приказных начали хватать людей из толпы и тащить в палату. Толпа побежала. Трое посадских были захвачены…


Стремительно пролетала короткая майская ночь над астраханским берегом Волги. Город, на фоне розовеющего востока и мерцающих часто зарниц, стоял над широким простором воды, как каменный утес. В рассветной мгле поднимались стройные очертания высоких башен над трехсаженными зубчатыми крепостными стенами, с которых во тьме, устремленные на четыре страны света, незримо глядели пять сотен больших и малых орудий. Это была твердыня на рубеже Российского государства, его опора на крайнем востоке, на границе монгольских соленых песчаных пустынь, возле самого моря, за которым лежали азиатские земли персов, туркменов и бухарцев, а за ними где-то в неведомой азиатской дали простиралась цветущая Индия. Но для Астрахани и ее обитателей Индия не была сказочной страной. Она представлялась скорее одним из ее очень дальных соседей. Индийские лавки и клети в большом астраханском караван-сарае были полны товаров. Темные лица индийцев в белых чалмах нередко встречались на улицах, на пристанях и торговой площади. В караван-сараях лежало немало добра и бухарских и кизилбашских купцов, чья речь постоянно вплеталась в многоязыкие возгласы астраханских торгов. Шведы, голландцы, англичане, армяне, турки и итальянцы наезжали сюда, в этот город, вели торговлю и наживались. Государство с них брало торговые пошлины, сборы, воеводы от них получали подарки, пушкари и стрельцы караулили их товары.
Против главных городских ворот в эту ночь длинной вереницей выстроились вдоль берега, скинув широкие сходни, сорок больших насадов — стругов с нашитыми из досок высокими боками, глядевших из мрака десятками черных глазниц, прорезанных по бортам для пищального боя. На носу у каждого судна был вделан в палубу стан для пушки.
С вечера через незапертые, против обычая, городские ворота к каравану потянулись телеги с ратным запасом: везли сухари, сушеную рыбу, мясо. Телеги подъезжали вплотную к воде. Их колеса вязли в рыхлом песке, и от этого груз казался тяжелее, чем был в самом деле… Стрельцы и рейтары, работавшие по погрузке, перекликались тут, у воды, с бранью размахивали руками. Помогали себе дружными криками, когда кладь была тяжела.
Работы велись без огней, словно те, кто трудился тут в эту ночь, погружая запасы в струги, опасались чужого глаза.
Изредка слышались окрик начальника, иноземная брань, удар…
В мутной, туманной дымке, всплывшей с воды, перед самым рассветом из городских ворот пошли вереницы стрельцов.
Князь Семен, приземистый, коренастый голова Иван Кошкин, щеголеватый усач с гладко выбритой бородой пан полковник Рожинский, шотландец, голубоглазый, с рыжими баками полковник Виндронг, в тяжелом железном доспехе под длинным зеленым плащом, стояли у городских ворот, пропуская войско мимо себя. Они здоровались со стрелецкими сотниками, с иноземными капитанами и поручиками.
В тумане утра казалось, что проходящему войску не будет конца. Стрелецкие сотни проходили в молчанье мимо начальных людей, но от воды, где шла их погрузка в струги, слышался гул голосов, споры, крики.
Князь Львов наблюдал прохождение стрелецких приказов и солдатских полков. Они двигались четко и стройно, в спокойном порядке. Мерное движение — ровный топот шагов, размеренное бряцание оружия — поддерживало их слитную силу, воинскую непоколебимость, послушность порядку и воле начальных людей. Все это внушало князю Семену уверенность в воинах, с которыми он шел на казацкие орды разинцев — разухабистых, храбрых и удалых, но не знающих воинского склада, который только один, по мнению князя Семена, и мог из толпы или скопища сделать войско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164