И Марье было так хорошо, что она не жалела мятного квасного уюта, который растаял в кислом запахе сушившейся казацкой одежды, не заметила, что полы затоптаны грязными казацкими сапогами…
Есаулы ушли поздно за полночь. Степан вышел вместе со всеми. Марья не смела спросить, вернется ли он к ней. С трепетом прильнула ухом к двери, услыхала, что он стоит у крыльца, прощаясь с есаулами. И успокоилась, поняла, что вернется
Степан возвратился в избу.
Маша с ним осмелела: кинулась, обхватила за шею, прильнула к нему, лаская, гладила голову, плечи, лицо, но замечала, что ласки ее сегодня не держат его, что она не в силах взять над ним власть, которую ощущала всегда, когда он оставался с нею. Степан нетерпеливо, хотя с осторожностью, снимал ее руки с шеи. Маша заплакала…
— Ты что? — удивленно спросил Степан.
— Ты как рвешься куда-то… Постыла тебе я…
— Да войско же, Марья! Ведь не в бобки играемся — рать! Воеводу я недобитком оставил. Боюсь, убежит!..
Сквозь слезы она засмеялась.
— Воевода бежит от тебя, а ты же страшишься! Али на долю тебе иных воевод не осталось? Не гончий пес ты — за зайцами по полям гоняться. Укажи — его и твои есаулы поймают, к тебе приведут! Всюду сам, всюду сам — не каменный тоже и ты! Наумыча, что ли, послал бы, ведь самому тебе надобен тоже когда-то покой! Сережка да Боба небось воеводу к тебе на веревке уже волокут!
Марья опять обняла, оплела, прижалась.
— Постеля ждет, Машка твоя по тебе вся иссохла… Али больше тебе не люба?! — шептала она, ласкаясь.
— В бабьих баснях русалки такие бывают: косой заплетут, травой водяной запутают, зацелуют… Зелье мое ты отравное, Машка!
Усталый от битвы, радостный боевой удачей, слегка захмелевший атаман не долго противился ее уговорам.
«Али мои есаулы похуже князей в бою! Добьют без меня воеводу. И вправду, Наумыч двоим только верит — себе да мне!» — оправдывал себя Разин, когда Марья снимала с него саблю и пояс.


Казаки стояли в Симбирске.
По утрам над Волгой вздымался белый туман и низко стелился над желкнущими лугами и над жнивьем. Рубленый острожек на вершине симбирской горы по-прежнему все держался под началом окольничего Милославского.
Разин поставил перед собою задачу — взять острожек, прежде чем на выручку к Милославскому придут другие воеводы.
Сюда, в Симбирск, к Разину что ни день стекались отряды восставших крестьян, чувашей, мордовцев и черемис. Толпами приходили они со своими луками, стрелами, с копьями, топорами и просто с косами, по пути сжигая поместья русских «дворян и бояр и своих служилых и владетельных мурз и князьков, убивая приказных людей.
Еще из Саратова Разин выслал нескольких атаманов со своими письмами в уезды Оки и Поволжья. Теперь поднимались уезды, вели к нему людей и устраивали засады и засеки по дорогам, по которым подходили дворянские и стрелецкие полки из Москвы и больших городов…
Из Симбирска Разин выслал еще нескольких атаманов, которые осаждали крепости и городки далеко впереди Симбирска.
От Астрахани разинцами был пройден уже втрое более дальний путь, чем оставалось пройти до Москвы.
Воеводы бежали из городов, бежали с отрядами ратных людей, дворян и стрельцов в Арзамас, который стал главным гнездовьем дворянских сил, собиравшихся против Разина…
Как-то раз Степану пригнали четверку сплошь вороных, грудастых и тонконогих породистых жеребцов.
— Отколе такая краса? — спросил Разин.
— Из-под Касимова, бачка, — сказал татарин, пригнавший коней. — Указ ты писал побивать, кто в Москву собрался на службу. Мурза татарский поехал — побили…
Татарин отвязал от седла мешок, молча кинул к ногам Степана.
— Тут чего? — спросил Разин.
— Мурза башка, еще мурза-сын башка…
— Двое ехали, стало, на службу?
— Еще сто татар на конях с собой вел.
— А татары где?
— Вон тут, — кивнул головой татарин. — Твоя слобода гуляют…
Касимов был далеко впереди. Туда не дошли еще и самые удалые из атаманов, только отдельные смельчаки лазутчики пробирались в такую даль.
— А кто тебе дал наше письмо? — спросил Разин.
— Сказался купец, сам дальше поехал. Сказал, что другое письмо государю в Москву ты писал…
— А-а! Знаю того купца, — кивнул Разин.
Не доходя до Самары, один московский стрелец попросился пустить на побывку в Москву. Обещал, что поднимет Коломну и в самой Москве наделает шуму.
Наумов не советовал его отпускать, страшился измены.
— А что от него за измена? — спросил Степан. — Боярам расскажет, что мы всех бояр побиваем? И так им знатко, и мы того не таим. Извет напишет, что к нам города с хлебом-солью выходят! Не жалко, не тайность!.. Пускай идет.
И вот с пути отпущенного стрельца, из Касимова, пришла сотня татар, вот пригнали коней и привезли две головы поместных людей.
— Ну, ныне крепись, воеводы! Скопили мы силушки грозной! — хвалился Сергей, принимая вновь прибывающих людей.
— Сергей Никитич! — окликнул его воротный казак, входя в бывшую земскую избу Симбирска, которую звали теперь войсковой избой. — Из Астрахани какая-то конная сотня пришла. Пускать ли в ворота?
Воротными в тот день стояли бывшие царицынские стрельцы, которые не знали ни астраханцев, ни донских казаков и не решались сами впустить прибылых.
Сергей вскочил в седло и поскакал к городским воротам. Он взглянул на прибывших и вскрикнул от удивленья:
— Прокоп заявился! Здорово, Прокоп! Тебе бы в челне подобало с сетью, ан ты в седле атаманом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164