— Еремка, коня! — крикнул он за окно.
Он слышал, как зацокали по мостовой подковы. Поднялся.
— Господи, ну и жара! — сказал он, выходя на крыльцо.
С крыльца Приказной палаты была видна окутанная маревом волжская даль. Чайки носились низко, над самой водой. По небосклону от моря, синея, ползла на город темная туча…
Подсаженный верным Еремкой, воевода тяжко взвалился в седло. Десяток черкесов выехали из-за угла улицы и поскакали за воеводой.
«Михайла велел им меня беречь», — подумал воевода с благодарностью к брату.
С городской стены раздались звуки труб и барабанов. Вдоль стены проходили в лад с музыкой вооруженные персияне. Торговый люд, непривычный к оружию, они не могли удержать выражения довольства своей новой ролью, выступали почти вприпляс. Лица их были радостны, в полном несоответствии с обстановкой.
Воевода, сдержав усмешку, проехал мимо. У городских ворот шли работы. Грязные, как черти, стрельцы, скинув кафтаны, таскали кирпич, месили глину, закладывая ворота словно навек.
— Бог в помощь! — окликнул их воевода.
— С нами трудиться! — насмешливо крикнули из гурьбы привычный народный ответ на это приветствие.
«Может, сей самый в ночи топорком мои двери сек!» — подумалось воеводе.
Навстречу ему ехали англичанин полковник Фома Бальи Бальи Фома (Бейли Томас) — англичанин, полковник астраханского солдатского полка; убит солдатами своего полка, как только началась осада Астрахани в июне 1670 г.

, Бутлер и капитан Видерос. Офицеры были возбуждены. Объезжая стены, они заметили лодку, в которой сидят двое странных людей, не рыбацкого вида.
— А ну-ка, черкес! — позвал воевода.
Черкесский десятник, державшийся в отдалении, подскакал. Воевода ему объяснил, где стоит лодка, велел захватить тех людей и везти их к Приказной палате. Четверка черкесов, взрывая песок, помчалась в волжскую сторону.
У следующих ворот, до которых доехал боярин вместе с иноземными офицерами, шла та же работа: ворота закладывали кирпичом и камнями. Тут же на дне опрокинутой бочки расположились дьяк и подьячий, выплачивая на месте работы стрелецкое жалованье. Стрельцы растянулись длинным хвостом за деньгами.
— Вишь, воевода боярин, и денежки нынче нашлись! — весело крикнул один из стрельцов, скаля белые зубы.
— Вели кабаки отворить, воевода боярин! — попросили стрельцы.
— Не велю кабакам торговать: время ратное нынче, робята. Упьетесь, а кто на стенах стоять будет! — миролюбиво сказал воевода.
— С вином веселей на стенах-то стоять! — отозвался стрелец.
— Ужо вам по чарке велю дать за труд, — сказал воевода и тронул коня.
Один из четверки черкесов примчался сказать, что в лодке пойманы поп и какой-то стрелец, отвезены разом в Приказ. Найденные у них бумаги они привезли с собой.
Прозоровский взял в руки письмо.
«Боярину и астраханскому воеводе князю Ивану Семенычу Прозоровскому от атамана Великого Войска Донского Степана Тимофеева, сына Разина», — прочел воевода. Он оглянулся, не видел ли кто, что написано. На втором письме была немецкая надпись.
— Прочти-кось, Давыд, — окликнул боярин Бутлера.
Тот прочел.
— Сей лист, — сказал он, — писан на капитан Видерос, от донской ватман…
Воевода вырвал письмо из рук Бутлера.
Бутлер растерянно заморгал.
— Еремка, призвать палача во Приказну! — приказал воевода.
Конюх умчался.


Один из двоих пойманных в лодке оказался ссыльным попом Воздвиженской церкви Василием Гаврилов Василий — поп-расстрига церкви Воздвиженья в Астрахани, участник восстания.

, родом — мордовец.
Год назад, когда все астраханское духовенство вышло провожать антиохийского патриарха, который возвращался домой из Москвы, поп Василий, глядя, как целый обоз патриаршей рухляди грузили в морские струги, назвал вселенского патриарха «боярским продажником».
— Как ты лаешь такое лицо? — спросил его другой поп.
— Гляди-ка, добра нахватал от бояр за осуждение невинного! Три струга везет, тьфу!
Их разговор услыхал дьячок и рассказал митрополиту Иосифу. Митрополит учинил расспрос и дознался, что поп Василий не в первый раз вел среди духовных лиц подобные «скаредные» речи. Он говорил, что осужденный вселенскими патриархами Никон был сыном мордовского мужика, да высоко вознесся, потому его и сожрали бояре, а патриархи осудили и отрешили его от великого сана корыстью, получив за то большие дары от бояр.
Астраханский митрополит не отправил попа в Патриарший приказ в Москву. Он решил, что расправится сам, и послал Василия в Черный Яр в ссылку. И вот теперь поп пристал к Разину…
— Как же ты, поп, ко мне? Ведь бояре меня зовут врагом церкви! — сказал ему Разин.
— Пустые слова, сын! Правда ведь не в боярских грамотах: она в сердце людском да в делах. А твои дела к правде! — ответил поп.
Разин ему не поверил, но поп, чтобы доказать свою приверженность, не устрашился отправиться с письмами в Астрахань.
Второй посланец Степана был старый слуга князя Семена Львова, однорукий старик из бывших стрельцов.
Поставленный к пытке, однорукий посланец сказал воеводе, что был на струге во время похода с князем.
Он поклялся, что умолял Степана пустить князя вместе с ним в Астрахань, но Разин оставил его у себя.
— Что князь Семен наказал тебе говорить астраханским ворам? — допрашивал его Прозоровский.
— Мне князь ничего не велел, боярин. Вор лишь велел мне тебе дать письмо да немцу, как звать его, экий…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164