… Придавленный лошадьми, посиневший труп сына боярского Данилы был обыскан. У него в шапке нашли зашитый царский указ. Васька-попович дрожащим голосом, запинаясь и заикаясь, при свете свечи в подвале княжеского дома читал собравшимся «разбойникам» и их атаману Михайле вынутую у поручика грамоту.
Царь звал дворян в ополчение против Разина и его казаков; царь обращался ко всему служилому и поместному люду:
— «…памятуя господа бога и наше, великого государя, крестное целование, и свою породу, и службу, и кровь, и за те свои службы нашу, великого государя, к себе милость и жалованье, и свои прародительские чести, за все Московское государство и за домы свои…» — читал Васька. Он вспотел. Рукавом кафтана вытирал себе лоб.
— За домы свои! — повторил державший церковную свечку старик, дед Илья Иваныч.
— За домы — что! Боярские домы жгут, то и за домы вставать! Ан тут с хитростью писано: «за Московское государство», как словно на иноземцев вставать. Будто Разин собрался все Русское государство порушить, — заметил Михайла.
— Неужто сам царь писал? — со вздохом спросил кто-то из темноты.
— Ведь сам не напишет, — уверенно заявил дед Илья Иваныч. — Он лишь за перо возьмется, бояре тотчас подскочат: «Пошто тебе белы ручки трудить, пошто тебе ясны очи темнить, пошто царску голову думой заботить! Садись-ка в карету да поезжай по садам покататься, сладкие ягоды кушать, а мы тут все сами испишем. Только печать поставь, а уж мы все управим!» — изобразил старик, словно присутствовал при таком разговоре.
Илья Иваныч славился по уезду тем, что, участвуя во взятии Смоленска, первый вскочил на стену и заколол рогатиной, как медведя, вражеского воеводу, после чего сам государь захотел его видеть, и целый вечер он просидел у царя во дворце, рассказывая ему и о своей семье, и о своем подвиге. Потому-то все, что говорил старик о царе, и считалось бесспорной истиной, именно с тех самых пор его и стали звать не просто Ильей, а только по отчеству.
— А государь-то сам, может, про то и не знает? — спросили его из толпы крестьян, столпившихся вокруг Васьки и слушавших грамоту.
— Ему и не скажут! Его ведь такое дело: печать приложил да иди старичка послушай али в церковь сходи помолиться, а они-то тем временем все и обделали! — пояснил старик.
— Ну, ты дале, дале читай, — поощрил Харитонов поповича.
А Васька читал дальше — о том, как царь звал дворян служить «со всяким усердием» и «со всею службою» ехать к Москве «тотчас, бессрочно, не мешкав в домах своих, без всякия лености…»
— А Степан Тимофеевич ведает ли, что скликают на него все дворянское царство? — раздался беспокойный голос.
— Ведь, может, не ведает ничего!
— Ему б сию грамоту. Он бы и сам поспешал на них!
— Атаман, ты пошли-ка кого из нас к Тимофеичу, право!
— Ить надо послать, Харитоныч! — раздались оживленные, дружные голоса.
— Пошлем, мужики! — уверенно сказал Харитонов. — А ныне мы станем другую грамоту слушать. Васька, читай.
Это было письмо боярина князя Одоевского к казанскому воеводе князю Урусову. Одоевский писал, чтобы воевода готовил стрелецкую высылку против Разина вниз по Волге, и заканчивал личным своим делом:
«Да как ты сына боярского поручика Данилу Илюхина станешь к Москве отпускать, и ты бы, князь, дал ему ратных людей с полета человек для поимки моих беглых крестьянишек по лесам в моей вотчине и заводчика их Мишки Харитонова, разбойника и татя…»
— Ну, знатную ты послугу нам оказал, попович, что прочитал сии грамотки, — сказал Харитонов.
— Да что ты, Миша! На то ведь и батька меня обучал премудрости чтения! — скромно сказал попович.
— А пуще заслуга твоя перед боярином, что ты ему про крестьян и про Мишку-вора все рассказал, — перебил Михайла.
— Ведь батька послал, Михайл Харитоныч! Мое дело малое — сын! Что батька скажет, то слушай! — оробев, оправдывался попович.
— Так, мыслишь ты, не тебя, батьку вешать? — спросил Михайла с насмешкой.
Попович упал на колени перед Михайлой.
— Михал Харитоныч, голубчик! Прости меня, батюшка! Бога молить за тебя…
— Не любишь, когда до расплаты? — спросил Харитонов. — Ну ладно. Домой к отцу не пойдешь, с нами — в лес: и нам надобны грамотны люди. Вставай-ка с коленок. Степан Тимофеичу грамоту станешь писать.

Астрахань — город казацкий

Вымытый ливнем город сверкал под утренним солнцем. Полноводная Волга после бури еще не могла успокоиться; на желто-мутных волнах вскипали пенные гребешки. Струги и челны, стоявшие на якорях возле города, качало волной, и цепи гремели в кольцах. Омытая от песку и пыли городская зелень красовалась яркими пятнами.
Как в большой праздник, народ вышел на улицу, толпился по площадям. Над всем большим городом стоял гомон, как над огромным базаром. То с одной, то с другой стороны раздавались крики:
— Держи-и-и! Лови-и!..
И вся толпа из ближайших улиц кидалась на эти крики: били воеводских сыщиков, ловили и тащили к плахе дворян. Им тут же рубили головы…
В пыточной башне, запершись изнутри, на самом верху еще сидело с десяток черкесов. У них больше не стало свинца, и они из пищалей стреляли деньгами, зная, что все равно астраханский народ им пощады не даст…
Тела убитых дворян и приказных тащили в одну глубокую и широкую яму. Среди прочих были сброшены в ту же могилу тела казненного воеводы с братом, побитых иноземных офицеров, русских сотников и черкесов, персидских купцов, добровольно взявшихся за оружие, и многих других угодников воеводской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164