Кроме того, он никогда не думал, что попадет в кабинет Ришелье, считая его слишком важным и недоступным лицом.
Ришелье поднял голову.
— Вы фруктовщик с улицы Шальо? — спросил он.
— Так точно, сударь, меня зовут Калебассе.
— Знаете ли вы, зачем вас сюда позвали?
— Нет, милостивый господин. Хотят, верно, взять с меня еще какую-нибудь пошлину. Но я по доброй воле ни за что больше не стану платить. Лучше всю свою торговлю брошу.
— Разве вам так много приходится платить пошлин?
— Ах, ты, господи! Да спросите любого из народа! С тех пор, как господин кардинал стал управлять государством, сборщики податей просто шкуру готовы содрать.
— Вот как? И вы считаете виновным кардинала?
— А кого же, милостивый господин? Ведь не его же величество короля? Тому ничего не надо, это ведь всем известно. Но…
— Что вы запнулись?
— Гм, не знаю, можно ли откровенно говорить… ведь уж многие попали за это в Бастилию.
— Но я вам обещаю, что это с вами не случится. Так народ винит кардинала?
— А кого же еще, милостивый барин? У него все в руках, он назначает сборщиков податей, уступающих ему большую долю на постройку его дворцов и на содержание телохранителей. Ну, можно ли так делать? Король в это не вмешивается, он даже и не знает об этом ничего.
— Так, ну и что же народ говорит о кардинале?
— О, это вы всегда и везде можете услышать, если захотите, милостивый барин. Страх еще сдерживает многих, но недовольство сильно развивается.
— А знаете ли вы, как трудно каждому угодить, — сказал Ришелье.
— Это все так, но кардиналу все-таки надо было бы прежде всего думать о народе, ведь все в государстве получается от народа.
— Вы отчасти правы, любезный друг, но во всяком государстве для управления нужны деньги, а никто добровольно их не отдаст, следовательно, приходится налагать пошлины.
— Да, видите ли, народ еще, пожалуй, и молчал бы, люди пожаднее начинают громко роптать и поддерживают недовольство, — продолжал Калебассе, делаясь с каждой минутой доверчивее. — А ведь когда народ подстрекают, или когда он видит, что другие вокруг него восстают и ропщут, тогда дело скверно.
— Кто же ропщет, друг мой?
— Да разные вельможи.
— А вы откуда же это знаете, а?
— Гм, нашему брату приходится бывать и во дворцах богачей, и между рабочим и бедным людом, — продолжал словоохотливый старик, — всего наслышишься. Мне, торговцу, надо со всеми быть в ладу, слушать да поддакивать, тогда и узнаешь, что люди думают. Много разговоров слышу и о короле, и о кардинале, и о королеве, и обо всем, одним словом. Камердинер какой-нибудь проговорится, лакомка горничная сболтнет что-нибудь и часто, чтобы получить от меня лишний персик, рассказывает мне такие вещи, что волосы дыбом становятся от удивления.
— Таким образом, вы хорошо знаете обо всем, что делается?
— Да, признаться, кое-что знаю. Да как же иначе может быть? Это ведь развлекает, нашему брату торговцу без новостей нельзя, дело такое.
— Вы очень практичный человек, — сказал Ришелье, заметив, что старик может ему пригодиться, если он сумеет взяться за него. — Что же такое говорят, расскажите мне, любезный друг!
— Гм, больше всего говорят о том, что его величество король нынче очень любит королеву. Я как-то слышал мимоходом, что дело повернулось к лучшему, и все очень радуются этому. Вы знаете отчего, милостивый барин?
— Расскажите, пожалуйста, я слушаю вас с большим интересом.
— Вот видите, ведь это означает, что мы скоро дождемся наследника, — сказал, усмехнувшись, Калебассе. — Потом говорят, что королева-мать и герцог, брат короля, очень сердиты на кардинала.
— Так, так, но за что же?
— Да он им там в чем-то поперек дороги стал. Мне часто приходит в голову, что всем придворным и вообще знати очень вредит зависть.
Ришелье не мог сдержать улыбки. Давно никакой разговор не доставлял ему такого удовольствия, как разговор с этим фруктовщиком с улицы Шальо.
— Зависть, да, да! И я то же думаю, — сказал он.
— Ну, вот видите! Каждый хочет быть первым, — продолжал Калебассе, — из-за этого, конечно, и неприятности и удивляться тут нечему. Кардинал стоит поперек дороги тем, люксембургским, ну, они и сердятся. Толкуют тоже, что кардинал терпеть не может королеву и что между ними часто бывают большие споры и ссоры, вот так же точно, как между мушкетерами и гвардейцами. Ведь каков поп, таков и приход. Как только лакеи замечают, что барин с кем-нибудь не в ладах, они сейчас же делаются врагами лакеев того человека. Это известное дело. Оттого солдаты у нас беспрестанно и ссорятся. Я хотел бы только знать, отчего же король никогда не вмешивается в это, ходят, правда, слухи, что все пляшут под дудку его эминенции кардинала. Признаюсь вам, мне бы очень хотелось хоть разок поглядеть на этого кардинала.
— Разве вы его никогда не видели?
— Один раз видел издали, в карете, но я хотел бы увидеть его так, как вот вас теперь вижу.
— Как знать, ваше желание может быть и исполнится.
— Ах, что вы! Ведь о таком высокопоставленном лице можно только слышать, а видеть его нельзя. Ну и сильный же он, должно быть, человек, черт возьми! И королем, и министрами, и герцогом вертит, как хочет.
— Так скажите же, — перебил Ришелье словоохотливого Калебассе, — вы говорите, что разные вельможи говорят о кардинале. Что же такое они говорят?
— Извольте, я вам все расскажу, только пусть это останется между нами. А главное, чтобы до господина кардинала не дошло.
— Будьте спокойны, любезный друг. Рассказывайте, я слушаю.
— Это было на прошлой неделе. Иду я однажды вечером со своей корзиной домой, — начал папа Калебассе, — вдруг мимо меня проходят какие-то двое знатных господ в дорогих плащах и тихо разговаривают между собой, но так, что мне было все слышно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122