Когда час спустя я вышел с Антуанеттой из домика, она крепко опиралась на мою руку, локоны ее распустились, щеки побледнели, глаза были томными и утомленными. Я помог ей сесть на лошадь, вскочил сам, и мы молча поехали дальше, чтобы как можно незаметнее присоединиться к остальной компании.
— Нам удалось отыскать ее, в темноте никто не заметил, как мы, понемногу смешавшись с толпой гостей, вместе с ними подъехали к замку. После этого мне надо было жениться на Антуанетте, но тут появились препятствия, которые в то время казались мне основательными, тогда как теперь я совершенно иначе смотрю на них. Я очень дурно поступил, воспользовавшись обстоятельствами, а эта ошибка, как всегда, повлекла за собой другую, еще большую.
— Королева Мария Медичи, при дворе которой я находился, давно заметила мою склонность к своей фрейлине. Когда я в минуту откровенной беседы сказал ей о своем намерении жениться второй раз, она изо всех сил стала отговаривать меня.
— Если бы я имел стойкий характер, это не остановило бы меня, но так как я и сам в то время придавал слишком большое значение мнению светского общества, слова королевы-матери подействовали на меня.
— Кроме того, по поручению Марии Медичи, мне пришлось совершить далекие, продолжительные путешествия с политическими поручениями. Это льстило моему самолюбию. Под влиянием обстоятельств, предаваясь развлечениям, я с каждым днем все больше забывал об обязанности жениться на фрейлине.
— Временами меня все-таки мучило сознание своей вины. Антуанетта была для меня живым укором… Кто грешит, тот должен по крайней мере иметь силу признаться в своей вине, поэтому я говорю здесь всю правду, не ища оправданий себе — их ведь и нет перед Богом!
— Опять я решился повести Антуанетту к алтарю, но уже было поздно… Мне пришлось бы открыть всем ее позор, а этого не вынесла бы моя гордость. Я не смог бы открыто признаться в поступке, который не собирался, однако же, совершать.
— В то время, как я по поручению Марии Медичи снова уехал, она тихонько устроила так, чтобы Антуанетта оставила двор принца. Ей дали хорошие средства, вполне обеспечивавшие ее на всю жизнь.
— Когда я возвратился в Париж, мне пришлось стать свидетелем смерти моей Антуанетты. Она умерла, даровав жизнь дочери. Всю жизнь, до самой смерти, она очень тяжело переживала свой позор.
Антуанетта скончалась у меня на руках. Съедаемый укорами совести, я горько плакал, стоя на коленях у ее постели. Но она была спокойна и не падала духом. Если и существовала когда-нибудь мужественная, благородная женская душа на свете, так она была у этой женщины.
Ни одной жалобы, ни одного стона не услышал я от нее. Она причастилась, простила меня, и до последней минуты сохранила память. Ребенка отдала не мне, а поручила устроить его своей камерфрау Жервезе. Она имела право поступить так. В этом распоряжении был бессмысленный упрек и унижение для меня. Она не захотела поручить мне дитя, не считая меня достойным этого, но спокойно сказала, что я буду стыдиться своей дочери, и что она хочет избавить меня и ее от такой тяжелой участи. После этого благородная Антуанетта вскоре простилась со мной, навеки закрыв глаза.
Я долго плакал над ее телом, старался успокоить, заглушить горе и упреки совести тем, что поставил богатый памятник на могиле покойной и заказал поминовение ее души по всем церквям, но все это не помогло мне забыть о моей вине, и в душе я сильно страдал.
Герцог умолк. Грудь его порывисто вздымалась и опускалась, глаза были полны слез.
Вильмайзант дал ему прохладительное питье.
— Угрызения совести, — продолжал герцог, — особенно мучили меня в последние годы жизни, когда я, ко всему, уже сильно страдал от болезни.
Рассказ мой подходит к концу. Камерфрау Жервеза, по распоряжению покойной, должна была на предоставленные ей средства отыскать такую семью, которая взяла бы девочку и считала бы ее своей приемной дочерью. По уговору малютка не должна была знать, кто ее настоящие родители, а считала бы принявшую ее семью своей родной.
Я не смел нарушать последнюю волю покойной и тем более не вмешивался в дела Жервезы, потому что знал ее как порядочную и преданную женщину. Я дал ей крупную сумму денег для подарка будущим родителям девочки.
Через некоторое время я узнал, что малютка растет и хорошеет. Один раз она даже принесла ее, чтобы показать мне. Я полюбовался прелестной малюткой и дал деньги и для нее.
Но затем я перестал получать сведения о ней, так как Жервеза умерла через несколько лет. С тех пор я так никогда и не увидел своей дочери.
Сейчас я очень хотел бы посмотреть на нее, потому что не могу умереть с чистой совестью, не найдя свою дочь и не вознаградив ее за мою вину перед ней и ее матерью.
Я официально признаю ее своей дочерью и главной наследницей. Запишите, господин нотариус, что это моя твердая воля. Кроме ста тысяч франков, которые я уже раньше завещал бедным и церкви, все остальное свое состояние и все поместья, принадлежащие мне, я оставляю моей дочери.
— Как ее зовут, где она живет, ваша светлость? — спросил нотариус.
— Это будет нетрудно узнать, я думаю, — ответил герцог. — У Жервезы был брат. От него мы узнаем, где девушка.
— Как зовут этого брата, ваша светлость? — спросил нотариус.
— Калебассе, — ответил герцог, — он торгует фруктами на улице Шальо.
— Так мы сейчас пошлем за ним, — сказал Вильмайзант, хорошо знавший, что минуты герцога сочтены.
— До сих пор я скрывал от прислуги тайны моего прошлого, — сказал д'Эпернон, — но теперь этого уже не нужно делать. Велите камердинеру Жану сходить за Калебассе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122