— вскричал Гастон, опускаясь в кресло.
— Я только что удостоился интимного разговора с его величеством, — сказал Сен-Марс, — и слышал очень значительные слова. Они заставили меня решиться внимательнее отнестись к общему желанию всех во Франции.
— Как!.. Вы высказали моему августейшему сыну желание устранить кардинала? — с удивлением спросила Мария Медичи.
— Его величество спокойно изволил выслушать и дал понять, что, устранив его эминенцию законным путем, можно всех удовлетворить, но что это едва ли осуществимая вещь.
— Мой августейший брат сказал это? — спросил изумленный герцог. — Клянусь, в таком случае победа будет за нами!
— Не надо преждевременно радоваться, — сказала Мария Медичи. — Расскажите нам, маркиз, что еще говорил король?
— Я, воспользовавшись случаем, сказал, что кардинал нажил себе множество врагов и на него очень многие ропщут. Его величество отвечал, что понимает это, но такого талантливого человека, как кардинал, трудно заменить.
— Нет ни одного человека, которого нельзя было бы заменить! — вскричал герцог Орлеанский, воображая, что сказал этой фразой неопровержимую истину.
— И я приблизительно то же самое выразил его величеству, — продолжал Сен-Марс, — но его величество нашел, что это не всегда применимо, — кардинал часто и ему бывает в тягость, но иногда тяжело расставаться с человеком, особенно, когда в нем до некоторой степени нуждаешься.
— Я думаю, об этом не стоит больше и говорить, — сказал герцог. — По вашим словам я сужу о том, что победа все же будет за нами. По-моему, если только мой августейший брат убедился в невыносимости надменного кардинала, мы сейчас же можем приступить к делу, тем более что и королева, а с ней вместе и испанский двор, стали непримиримыми врагами Ришелье.
— Мы считаем своей обязанностью, — сказал де Ту, — доложить обо всем этом.
— Я сейчас доведу это важное известие до сведения герцога Бульонского, нашего союзника на севере, затем мы соберемся на совет, который поведет нас прямо к цели. Все недовольные на севере и на юге поднимутся разом. Вы, господа, отправитесь для этого в Лион. Кардинал не успеет опомниться, как его постигнет заслуженная кара, и он так быстро и так низко упадет, что должен будет считать за счастье, если голова у него останется на плечах. Моего имени пока не надо упоминать в этом деле, — прибавил герцог, — а равно и имени ее величества, вы понимаете, господа? Лучше, если недовольство проявит сначала знать и высшие сановники, а затем и мы их поддержим.
— Мы ждем только знака, чтобы взяться на оружие, — ответил Сен-Марс. — Скоро все будет готово к восстанию против ненавистного узурпатора!
— И не говорите об этом с теми, в ком вы не уверены, — предостерег их герцог.
Сен-Марс и де Ту, раскланявшись с уверениями в преданности, вышли из приемной.
VIII. ТАЙНА ОДНОЙ СЕНТЯБРЬСКОЙ НОЧИ
Был вечер 5 сентября 1638 года.
Маршал Марильяк получил аудиенцию у короля и вошел к нему в кабинет, ярко освещенный несколькими канделябрами и свечами.
Людовик был в самом веселом расположении духа. Его радовало событие, готовившееся в самом скором времени. Роды королевы, которых ждали каждую минуту, и мысль о том, наследника или принцессу она подарит Франции, занимали короля гораздо больше, чем можно было от него ожидать.
Кроме того, нетерпение короля увеличивалось еще больше благодаря одному необыкновенному случаю.
Когда еще и сама королева не была уверена в своей беременности и никому об этом не говорила, одна гадальщица, очень известная в то время в Париже, сумела добиться позволения явиться к королю и предсказала ему, что его супруга, после нескольких лет бездетной брачной жизни, сделает его, наконец, отцом.
Людовика это тем более поразило, что в то время никто еще не считал это возможным.
Но гадалка прибавила, что рождение младенца принесет большое несчастье Франции, если король лично не будет следить за родами.
Людовик стал настойчиво просить гадальщицу говорить яснее.
— Не расспрашивайте меня больше, ваше величество! — вскричала она. — Я знаю только одно, что вы в ту ночь получите больше, чем надо, и даже больше, чем вы желаете сами!
Людовик ничего не говорил об этом ни жене, ни кому-либо другому и радостно ждал рокового часа.
Он очень приветливо принял маршала Марильяка.
— Вы пришли с докладом о генеральном смотре войск, маршал? — спросил он. — Вы уже сообщили об этом кардиналу?
— Кардиналу, ваше величество? — спросил Марильяк. — Всегда смотрю на кардинала, как на лицо, принадлежащее церкви, а у церкви, право, нет ничего общего с солдатами.
— Я знаю, маршал, что вы не из числа друзей кардинала, но советую вам быть с ним осторожнее. Если он задумает вас погубить, то я, боюсь, не в состоянии буду защитить вас. Он ведь предъявит такие обвинения и представит такие доказательства, что придется исполнить требования закона.
— От таких интриг мне, конечно, нечем оградить себя, ваше величество, но позвольте спросить, может ли кто-нибудь, даже вы, ваше величество, защитить себя от подобной злобы?
— Это правда, маршал, и мне бы не спастись от кардинала, но он не осмелится посягнуть на меня, — сказал полушутя, полусерьезно Людовик.
— Докладывать о войске я обязан вам, ваше величество, и должен сказать, что дисциплина, настроение и выправка у всех солдат отличная.
— Я сообщу об этом кардиналу. Вы подчеркнули слово «настроение», говоря о солдатах, маршал, но что вы хотели этим сказать?
— Настроением войска, ваше величество, я называю мысль, воодушевляющую какое-нибудь собрание людей и руководящую ими.
— Какая же это мысль?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122