Я ничего не ответил. Где сейчас находился Брайсон, умерший от кессонной болезни? Я почти был уверен, что не далее чем в нескольких десятках метров отсюда. Чтобы пробурить нефтяную скважину глубиной четыре километра, нужно не меньше шести тысяч мешков цемента, но и двух ведер цемента хватило бы, чтобы Брайсон навек остался на дне, а недостачи цемента никто не обнаружил.
— Пятьсот двадцать метров,— сказал Виланд,— от опоры до крыла.— Впервые он упомянул о крыльях.— А с поправкой на глубину погружения в расщелину, около
шестисот двадцати метров. По крайней мере, так утверждал Брайсон.
— Где начинается расщелина?
— Через пятьдесят метров примерно на этой же глубине, затем идет склон под углом тридцать градусов до глубины сто шестьдесят метров.
Я кивнул, но ничего не ответил. Я слышал, что у человека не может болеть в двух разных местах, но, оказывается, люди ошибаются. Мои рука, плечо и спина были одним сплошным океаном боли, которую еще больше усиливали дерганье и резь в верхней челюсти. Мне не хотелось разговаривать, не хотелось ничего. Я старался забыть о боли, сосредоточившись на своем задании.
Буксирный трос, соединяющий нас с колонной, был намотан на барабан с электроприводом. Привод был без реверса, так что трос мог только наматываться на барабан, на обратном пути. Сейчас же, когда мы двигались вперед, трос разматывался свободно, увлекая за собой телефонный кабель. Количество оборотов барабана, которое показывал прибор, давало представление о пройденном расстоянии и о скорости. Максимальная скорость батискафа составляла два узла, но даже легкое торможение, вызванное разматыванием троса, уменьшало ее до одного узла. И все-таки эта скорость была достаточной. Путь нам предстоял недальний.
То, что управление батискафом я полностью взял на себя, по-видимому, устраивало Виланда. Большую часть времени он нервно поглядывал в боковой иллюминатор. Ройал ни на секунду не спускал с меня своего единственного здорового глаза, холодного и неподвижного; он следил за каждым моим малейшим движением, но делал это чисто механически. Впечатление было такое, что он абсолютно не понимает принципов работы батискафа и управления им. Да иначе и быть не могло: даже когда я до упора повернул ручку аппаратуры, поглощающей углекислый газ, это не произвело на него никакого впечатления.
Слегка задрав нос из-за сопротивления буксирного троса, мы медленно дрейфовали в трех метрах от дна. Рулевой трос, свисающий под днищем батискафа, чуть волочился по песку, камням и кораллам. Вода была абсолютно черной, однако двух наших прожекторов и света из иллюминаторов было достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг. Змееподобная барракуда ткнулась пастью в иллюминатор и с минуту разглядывала нас немигающими глазами; стайка рыб, похожих на испанских макрелей, неко-
торое время составляла нам компанию, но в панике исчезла, когда появилась величественная акула. В общем, дно было пустоватым: не исключено, что ураган заставил большинство рыб искать более спокойные глубины.
Через десять минут дно моря неожиданно провалилось под нами; во мраке, который не смогли пробить наши прожектора, сложилось впечатление, что мы неожиданно оказались над крутым скалистым обрывом. Я знал, что это только кажется: Виланд десятки раз исследовал океан, и если утверждал, что склон идет под углом тридцать градусов, то наверняка так оно и было. И все-таки почти невозможно было избавиться от ощущения, что это темная бездонная пасть.
— Это здесь,— тихо сказал Виланд. Его гладко выбритое лицо чуть вспотело.— Опускайся, Талбот.
— Позже.— Я покачал головой.— Если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тащим за собой, будет выталкивать корму батискафа наверх. Наши прожектора светят не вперед, а только вертикально вниз. Ты хочешь, чтобы мы столкнулись с какой-нибудь выступающей скалой? Хочешь повредить носовую цистерну с бензином? Не забывай, она тонкая, достаточно одной трещины, и мы приобретем такую отрицательную плавучесть, что никогда больше не сможем вынырнуть. Понимаешь ты это или нет, Виланд!
Лицо его блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:
— Делай как знаешь, Талбот.
Я держал курс 222° до тех пор, пока указатель буксирного троса не показал шестьсот метров, остановил моторы и позволил батискафу приобрести незначительную отрицательную плавучесть, которая ранее компенсировалась движением вперед и установленными под углом рулями. Мы погружались так медленно, что казалось, указатель эхолота стоит на месте. Свисающий с кормы буксирный трос заставлял ее опускаться, каждые тридцать метров мне приходилось останавливать двигатели и потихоньку отпускать трос. На глубине сто шестьдесят метров наши прожектора высветили дно моря. В этом месте не было скал, кораллов или губок, лишь небольшие участки сероватого песка и длинные черные полосы ила. Я включил оба двигателя, дал половину максимальных оборотов, выровнял рули и очень медленно начал продвигаться вперед. Достаточно было пяти метров. Расчеты Брайсона оказались почти идеальными. Когда на указателе буксирного троса было шестьсот
двадцать пять метров, слева я заметил отблеск какого-то предмета на дне почти вне нашего поля зрения. Это был хвост самолета, значит, мы проскочили нашу цель справа, потому что нос самолета был направлен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я дал задний ход, а потом совсем выключил двигатели. Батискаф медленно начал опускаться; рулевой трос коснулся дна, однако оказалось, что уменьшение массы не в состоянии уравновесить небольшую отрицательную плавучесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73