Сам Сергей Алексеевич был лыс, и лысины своей не скрывал, что, несомненно, делало ему честь. По нему горько плакала газета объявлений, так и хотелось написать о нем: «Одинокий, порядочный, заботливый мужчина 45 лет, без вредных привычек, жильем и материально обеспеченный, желает познакомиться с интеллигентной женщиной для создания семьи». Но Сергей Алексеевич уже был знаком с Тамарой Николаевной и сейчас, в разговоре со мной, он так хотел мне понравиться (просил чтобы я обращался к нему непременно на «ты» и по имени – Сергей), что мне за него делалось неловко.
С ним, пока наши дамы готовили ужин, мы долго и очень нудно обсуждали древние футбольные чемпионаты. Мы вспоминали о том, как Шумахер чуть не убил Батистона, и о том, как Марадона мстил англичанам за Фолькленды, и о том, как промахнулся Роберто Баджо, и, разумеется, о том, как нашу сборную методично засуживали в матчах с Бельгией, Румынией и Аргентиной.
Когда, аллилуйя, Тамара Николаевна и Аня, несущие перед собой дымящиеся блюда, наконец, показались в дверях летней кухни, я уже был совершенно опустошен нашей с Сергеем Алексеевичем беседой. Я чувствовал приблизительно то, что ощущают солевые батарейки, которые только что отыграли два полных тайма с батарейками «DURACELL».
Тамара Николаевна еще свежая, молодая женщина была красива, но не похожа ни на Аню, ни на психиатра, да и вся красота ее выглядела несколько старомодно. В таких женщин, как она, часто влюблялись холостые курортники в старых советских кинокомедиях. Теперь Тамара Николаевна накрывала на стол, и солнечные лучи, едкие, как желудочный сок, скользили по ее локтям.
На ужин были приготовлены вареники с вишнями и творогом.
– Аня замечательная хозяйка, – сказала Тамара Николаевна после того, как вручила мне салфетку, – Очень хорошо готовит, лучше меня.
– Угу, – кивнул я, и вишневый сок стек у меня по подбородку.
– Мама, пожалуйста, не начинай, – попросила Аня.
Сергей Алексеевич разлил домашнее вино, и я потянулся за стаканом.
– О, ему не надо. Он не пьет, – кивнула в мою сторону Аня.
– Ну да. Не пью. Почти, – замялся я и сделал вид, что тянулся за квасом. – Очень вкусный квас.
– Аня играла тебе на пианино? – спросила меня Тамара Николаевна.
– Да, – сказал я, – она очень здорово играет.
– Мама не начинай.
– Мы пианино ей еще в поселке купили. Она очень много занималась. Ты знаешь, что мы жили в поселке, рядом с искусственным морем?
– Мама, пожалуйста.
– Ане там нравилось. А я вот до сих пор, Аня, помню, как ты парное молоко любила. Залезешь под соседскую корову и пьешь прямо из вымени, я еще все боялась, чтоб тебя корова не лягнула.
– Ну, мама!!!
– А что, я тоже очень люблю парное молоко, – вдруг сказал Сергей Алексеевич. – Главное – его правильно кипятить.
Я совсем не представлял, как можно кипятить молоко правильно, а как неправильно, и может ли кипяченое молоко называться парным, поэтому и молчал.
– У нас в поселке остался коттедж. Мы там недавно с Сережей были. Нам очень там понравилось. Правда, Сережа?
– Да, там раки кишмя кишат, и клев превосходный.
– Аня, почему бы вам вдвоем туда на выходные не съездить? Поедьте.
– Мама, не начинай.
– А ты знаешь, – продолжая PR-кампанию, обратилась ко мне Тамара Николаевна, – Аня у нас в школе однажды заняла первое место по сдаче металлолома. Ей даже грамоту дали.
– Мама!!!
Сергей Алексеевич дипломатично не вмешивается в разговор, я не знаю, что сказать, Аня совсем растерялась. Я разглядываю русалку, нарисованную на двери туалета. Русалка похожа на лысую певицу, которой нет, и мне неудержимо хочется рассмеяться…
3.
– Ну, как тебе они? – спрашивает Аня, когда мы сытые и усталые выходим за калитку дома номер пятнадцать.
– Мне они понравились, – признаюсь я, – И мама твоя, и Сергей Алексеевич. Вот только такое ощущение, что они по объявлению познакомились…
– Дядя Сережа тебе все-таки проболтался?
– Проболтался о чем?
– Про знакомство по объявлению.
– Нет, мне это случайно подумалось.
Мы бредем по темной улице Достоевского, перепрыгиваем через канаву, где как сосиска в хот-доге, лежит труба теплоцентрали, обходим по периметру неиссякаемую лужу. Все карманы моей летней куртки набиты коржиками и курагой, а в горле до сих пор остается привкус кваса.
– Растрепин.
– Чего?
– Ты так толком и не рассказал, почему тебя уволили.
– Я слишком часто стал ходить на радио, – говорю я.
И странным образом мой ответ полностью удовлетворяет женское любопытство.
XIX. Радио
Дело было в марте.
– Что с голосом? – спросил директор.
– По лестнице я поднимаюсь, Родион Палыч, на десятый этаж. Э-э-э… В редакцию радио иду… А лифт – не работает… Курю много в последнее время, понимаете ли… Э-э-а… Одышка…
– Ладно, заканчивай все свои дела на радио и срочно ко мне. Есть задание к юбилею фирмы.
Я нажал на телефоне кнопку отбоя. Экран погас…
– Все, прекрати, – сказал я ей, наконец отдышавшись.
– Я думала это тебе нравится, – ответила она поднимаясь.
– Мне это нравится, но я ведь говорил с начальством по телефону.
– А ты начальства, оказывается, боишься – трусишка.
– Я его не боюсь. Почти.
– А почему ты сказал, что идешь на радио?
– Радио всегда выбирает офис наверху многоэтажек. Там радиосигнал лучше…
Она потянулась и вышла в ванную.
– Ты умеешь пользоваться колонкой? – спросила она.
– Нет. Не умею.
– Я тоже. Что делать?
– Придется нагреть чайник.
Я достал из скомканных, лежавших на полу брюк зажигалку и сигарету.
Весеннее солнце плохо освещало комнату. Его тусклые лучи неуклюже падали на пустой шифоньер и на низко посаженный топчан с мятой, засаленной постелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88