И тут я понимаю, что у меня в руках его еда в бумажном пакете с логотипом супермаркета – двумя вишенками, сросшимися сиамскими близнецами, а в пакете, любимые стариком йогурт, творог, батон, докторская колбаса, макароны. И это значит, что у меня ключ к его желудку. А ключ к желудку – это ключ к мозгам. Былая умиротворенность внезапно покидает меня. И я уже знаю, чем займусь этим вечером.
Я уступаю старику дорогу, и тот лезет на чердак. Теперь и я кое-куда планирую залезть. И мой покой, бездарно затянувшийся на две недели, растворяется, как медуза на солнце, а в брюхе стучит ножками, давит на педали и крутит руль, беспокойный бес любопытства, мой настоящий и мой единственный сиамский близнец.
II. Гость
Дома на кухонном столе я раскладываю пасьянс из стариковской еды. Колбаса, творог, батон, макароны, йогурт. На этикетке йогурта рисунок отборной клубники, измазанной сливками. Из холодильника я достаю пэт-бутылку, и на ее дне, как анализ, желто плещется археологическое зелье. Недоделанная сома недоделанного брахмана. Жидкость я аккуратно сливаю в блюдце. Затем отправляюсь в комнату, и возвращаюсь оттуда с одноразовым шприцем. Я вгоняю две полные машины жидкости в йогурт, делаю ему инъекцию: и в этом нет ни малейшего сексуального подтекста. Упаковку я взбалтываю и оставляю настояться. Шприц дротиком летит в мусорное ведро. Неизрасходованные миллилитры зелья смываются в унитазе.
Теперь мне остается только ждать. Потехи ради, на экране компьютера я перечитываю «Голый Завтрак». Когда-то, очень давно, я думал, что это книга о Тарзане. Тем временем начинает смеркаться, и осьминог ночи плавно выпускает в атмосферу черную секрецию темноты. Это означает: мне пора.
Я собираю продукты обратно в пакет, выношу все на лестничную площадку и ставлю под дверью квартиры номер пять. Я знаю, что Вилен Архимедович ужинает поздно.
Затем я спускаюсь во двор, огибаю Дом и вскарабкиваюсь на клен со стороны дороги. По кленам довольно сложно лазить, это я помню еще с детства, но все складывается благополучно. Здесь – прекрасный наблюдательный пункт, просто мечта вуайера, и мне хорошо видно все, что происходит в пятой квартире. Пока там ничего интересного: старик сидит за столом и возится с кропотливостью часовщика над очередным воздушным змеем. Его комната ярко освещена и он, разумеется, не может различить то, что творится извне.
Я гляжу в сторону дороги. Уже достаточно темно, тем не менее, я опасаюсь, что меня могут заметить. Но переживания напрасны. Пешеходы, как всегда, куда-то спешат, наверное, боятся опоздать к телевикторине или к вечернему сериалу. Усталые, битые-перебитые «копейки» с буквами «У» на лобовых стеклах покидают автодром и едут в гараж – их рабочий день окончен. Счастливая семья на рекламном щите погружена в свою извечную созерцательность. Водитель поломанного троллейбуса надевает оранжевую спецовку и рукавицы, а потом кукловодит электророгами своего транспортного средства, силясь отыскать контакт с проводами.
На клене я неплохо устроился, скверно лишь одно: курить нельзя – огонь сигареты слишком бросается в глаза, и чтоб успокоиться, я болтаю ногами и тихонько что-то насвистываю, кажется, это «Come as you are».
Наконец, я вижу, как Вилен Архимедович, откладывает в сторону клей, бумагу и рейки. Выходит из комнаты и, возвратившись через минуту с продуктами, трапезничает. Я чувствую себя, как персонаж голливудского фантастического триллера, где главный герой приготовил ловушку для какого-нибудь инопланетного монстра, а теперь сидит себе в укрытии и тихо бубнит: «Давай, ну давай же, детка, come on…»
Эффект зелья действует быстрее, чем я ожидаю. Старик щупает себе лоб, а затем, пошатываясь, шаркает к нерастеленной кровати и ложится на нее. Он даже не успевает закрыть окна, и это облегчает мне задачу.
Я спрыгиваю с дерева и мчусь к себе в комнату. Перелезть с моего балкона на балкон старика гораздо проще, чем вскарабкаться на клен. Я вторгаюсь в его квартиру. Старик продолжает лежать на диване и смотреть в потолок. Почему-то сейчас он похож на Кита Ричардса.
Его квартира в негодном состоянии. Круглый стол завален хламом. Пахнет дешевым табаком и скисшей сметаной. Древние обои вздуваются на стенах, как волдыри на обожженной руке. Рядом с кроватью Вилена Архимедовича висит ковер, а на нем – винтовка. Я разглядываю узор ковра и ствол оружия. А потом задаю свой первый вопрос:
– Вы слышите меня?
III. Анхра-Майнью

1.
…Во всем виноваты немцы…
Так старик начал свой рассказ. Речь его, местами косноязычная, временами невнятная, то и дело прерывалась. Мысли его часто перелетали от одного события к другому. Перелетали без связи, бестолково, словно они были осенними перепуганными мухами. Некоторые дни в его памяти представали яркими и глубокими картинками, словно голограмма. Напротив, целые годы выцвели совершенно, будто фотография на поляроид, долго находившаяся на свету. Я ловил его слова. Слова – дрожь. Дрожь маленького хряща гортани, которая определяет наше прошлое и пытается создать будущее. Его слова были землей, были морщинами и были снегом…
…В древности, когда в битве погибал воин – его хоронили в степи. Оставшиеся в живых проходили мимо и бросали горсть земли на могилу. Так вырастал курган. Слова…
…Женщина рожала детей и увядала. Морщины иероглифами писали на ее коже историю ее судьбы. Девушка превращалась в старуху. Девушка ничего не могла знать о старухе. Старуха давно успела забыть девушку. Слова…
…Снег ложился на холодный камень. Камень становился сугробом. В мягком сугробе пряталась твердость камня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88