От Руусна до волостного правления было как-никак пять верст; пока прошли их, число провожатых увеличилось до двадцати — тридцати человек; каждому хотелось своими глазами увидеть, как выглядит настоящий «городской шпик» и как волостной сторож, которому старшина велел позаботиться об ужине для арестованного, замыкает за ним дверь кутузки.
На следующий день в зале волостного правления уездный начальник произнес перед большой толпой мужиков получасовую речь. Перебирая недавние события в волости, этот учтивый человек в полицейском мундире уговаривал народ сохранять спокойствие и верность государству. Волостной писарь Саар перевел речь на эстонский язык, а затем попросил у уездного начальника разрешения самому ответить от имени народа. Саар на своем довольно- таки связном русском языке, как того и требовало приличие, прежде всего поблагодарил уездного начальника за «внимание», оказанное Каугатомаской волости, а затем рассказал о тяжелых арендных условиях, облегчения которых ожидали люди. Народ, уверял Саар, в общем спокоен, терпелив и предан государству, но вызывает тревогу то, что некоторые элементы провоцируют этот доверчивый народ на сопротивление властям. В волость засылают жандармских агентов, которые подстрекают народ против правительства и распространяют в народе запрещенную литературу.
— Этого не может быть!— поразился начальник.
Саар утверждал, что это все же «может быть», рассказал случай со «студентом — собирателем песен» и просил, чтобы власти приняли Артура Тикка в свое распоряжение как оскорбителя личности государя.
У урядников и уездного начальника были довольно жалкие лица. Уездный начальник ушел в канцелярию, приказал, чтобы выяснить дело с глазу на глаз с Тикком. Но вскоре их разговор стал более шумным, чем это было полезно для сохранения государственной тайны, и конец его дошел через тонкую дверь канцелярии до ушей Саара.
— Ах ты, собачий сын, значит, так ты выслуживаешь свое жалованье!— Последовал поток грубых ругательств, обычных в устах царского чиновника.
— Виноват, ваше высокородие. Извините, ваше превосходительство!— вопил испуганно Тикк.— Так точно, ваше превосходительство! Случилось недоразумение, ваше высокородие! Оплошал, ваше высокородие!
— Придется тебя, собачьего сына, посадить пока за решетку!— решил уездный после короткого раздумья.
Вернувшись в зал волостного правления, уездный начальник поблагодарил народ за бдительность и помощь, оказанную властям, и просил впредь действовать так же преданно и решительно. Тикк арестован, и пусть волость даст подводу, чтобы отправить арестованного в город.
Едва Саар перевел последние слова уездного начальника, как из задних рядов послышался голос Кусти:
— Пусть тот, кто его прислал из города нам на шею, и убирает его отсюда! Будем мы возить на лошадях в город всякого паршивого шпика.
Уездный начальник потребовал перевода. Саар сделал это, но ловко направил всю остроту возгласа Кусти не в адрес властей и уездного начальства, а против мызы — ведь и барон имел интерес к Тикку.
— Что ж, пусть тогда мыза дает лошадей! — согласился уездный начальник, пожимая плечами.
Таким образом народ Каугатомаской волости освободился от шпика, и никто в волости никогда больше не видел Артура Тикка.
Но разве он был единственной продажной душой?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Осень пришла незаметно своей тропой, как и во все предыдущие годы. Морская вода долго оставалась теплой, но ночи уже похолодало, а сверху, из-за Весилоо, с открытого моря при тихом ветре, плыли к земле клочья тумана. Распростертые крылья ветряных мельниц на косогорах за деревнями исчезали в тумане, как руки привидений,
а людские голоса и мычание скота в дни густых туманов звучали как-то по-иному, глухо. Северо-западный шторм, разразившийся после дня поминовения усопших, сразу разогнал туман. Надолго подули ветры, а потом в течение двух недель стояли еще погожие, ясные дни. В начале декабря упал мокрый снег. Но, как это часто случается с нашими зимами, первый снег не залеживается долго. Снова прошли ветры и дожди с градом, и вода в море поднялась высоко; в местах, где берег поотложе, вода доходила до самых кустов можжевельника.
Сиг ходил вокруг своих нерестилищ в заливе, а длинные гряды морского ила, прибитые к берегу западными ветрами, ожидали людей, которые сгребут их в кучи. Большинство мужчин с ящиками для плотницких инструментов и матросскими вещевыми мешками, а также девушки с узлами, уезжавшие на летние заработки, уже возвратились на родной остров. Парусники фирмы «Хольман и Тиху» — «Эмилия», «Каугатома» и маленькая двухмачтовая «Термина» — простирали к небу свои мачты на зимней стоянке в тихих водах, а «Анна-Елизавета» и еще два парусника такого же типа пока находились в дальнем плавании. Рабочих рук было в избытке, но сами работы велись теперь без прежнего размаха. Правда, и этой осенью 1905 года на берегу Каугатомаского залива по-прежнему сгребали в кучи морской ил (зимой его трудно извлекать из-под снега и льда и перевозить санным путем на поля), да и сигам не пришлось справлять свои свадьбы без непрошеных гостей — стихийный ритм природы поневоле увлекает за собой и человека,— и все же работа не спорилась, как прежде. Руки людей делали привычные движения, но мысли были заняты другим. Многие из вернувшихся на Сааремаа мужчин памятным вечером 16 октября были на таллинском Новом рынке под разящим огнем солдатских винтовок, почти все каугатомаские плотники принимали участие в похоронах 20 октября и побывали на многих митингах и собраниях, организованных таллинскими рабочими в первые недели после оглашения манифеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135