Но ничего такого не случилось, только люди у воротов с трудом, по полшага, двигались вперед и обливались потом.
Мастера втихомолку пошептались о чем-то. И вот наконец Михкель поднял руку, и сам капитан скомандовал мужикам у тарана:
— Раз-два, др-р-ружно!
Дребезжащее «р-р» потонуло уже в грохоте таранного удара — и корабль словно дернулся с места.
— У-р-р-ра-а-а!— ликовала толпа зрителей.
И сразу же, словно из прорвавшейся плотины, слились с этим «ура-а» крики двухсот человек, крутивших вороты.
Слепой Каарли и Йоосеп, сворачивающие как раз с береговой дороги на тропинку, ведущую к косе Сийгсяаре, услышали это первое «ура», разносившееся далеко по окрестностям. Они остановились как по команде.
— Корабль еще на месте — чего они так орут?— спросил Йоосеп.
— Не иначе как сдвинули,— сказал Каарли.
— Постарайся прибавить шагу, не то корабль спустят на воду раньше, чем мы туда поспеем! — торопил Йоосеп, увлекая слепого за собой.
— Ну, если они только сдвинули корабль с места, мы будем на берегу много раньше, чем они дойдут до воды. С первым ударом тарана корабль еще не в море, люди только убедились, что силы и инструменты одолеют его,— старался Каарли унять своего слишком расходившегося поводыря.
И, как бы в подтверждение его слов, с косы Сийгсяаре послышался гул нового мощного удара тарана.
— Ну, а на этот раз как будто не двинулся вперед? — прислушался Йоосеп к тишине, последовавшей за ударом тарана.
— Ничего, раз уж сдвинулся, теперь пойдет. Солдат тоже не все время «ура» кричит. Крикнет, когда с места рванется и кинется в атаку, а уж потом, в штыковом бою, ничего не слыхать, кроме ударов и пыхтения. Если ты каждый вершок будешь криком «ура» провожать, у тебя скоро глотка распалится и дух вон выйдет — какой же из тебя тогда толкач у ворот или таранщик?!
Но поводырь Каарли сегодня не очень прислушивался к его речам, он торопился, припадая на изувеченную ногу, чтобы вовремя поспеть в Сийгсяаре, и тащил за собой старика, как буксирный якорь.
Они и впрямь пришли позже других, но Йоосеп не мог винить в этом Каарли, равно как и Каарли — Йоосепа, на то были более глубокие причины. Жизнь Каарли в течение последних месяцев складывалась нерадостно. Тогда, зимой, вернувшись домой из Кюласоо, он, конечно, не решился сразу огорошить Рити тем, что не намерен больше сочинять смиренные песни, а стал под разными предлогами уклоняться от этого занятия. Но так как Гиргенсон, став помощником пробста, распространил свой поэтический промысел и на другие приходы, то исполнительный кистер не раз намекал шустрой и старательной Рити на то, что господин пастор все еще интересуется душеспасительными и смиренными текстами Каарли.
Вначале Каарли старался всячески оттягивать дело, но когда и это не помогло, он захворал. Старик и раньше покашливал, а уж теперь хрипел и кашлял из последних сил. Да недолго удавалось ему водить за нос проныру Рити.
— Что это за дневная чахотка у тебя? Ночью дрыхнешь и дрыхнешь, хоть бы раз кашлянул,— сказала однажды утром Рити голосом, в котором слышалось знакомое воинственное бряцание.
Ничего не попишешь, теперь Каарли старался и ночью не спать — и кашлять. Да, не зря говорят: бог попустит — черт возьмет! Однажды среди дня, когда Рити ушла с пряжей в деревню, дало себя знать долгое недосыпание Каарли, и, рассчитывая на то, что любившая почесать язык Рити не скоро вернется, он со спокойным сердцем решил поспать часика два.
— Ну да, видать, теперь твоя чахотка на ночь перекинулась,— сказала Рити, тряся его вечером за плечо (Каарли не слышал, когда она вернулась), и вскоре начала всхлипывать и причитать. Это было плохой, очень плохой приметой. Дождь у Рити, как обычно, вскоре принес ветер, а затем и шторм, после чего последовал град ругательств, и все это закончилось громовыми раскатами ударов поварешки о череп Каарли.
После этой основательной ссоры они жили неделю- другую, как двое немых. Каарли это, пожалуй, даже принесло облегчение; к столу он пробирался по запаху пищи и кое-как ощупью справлялся со своей непритязательной повседневной жизнью в тесной избушке. Для Рити же, не привыкшей держать рот закрытым, молчание было, конечно, большим испытанием. Однажды в воскресный вечер, возвратившись из церкви, она возобновила свою миссионерскую деятельность. Но на сей раз она говорила спокойно, степенно, и даже Каарли вдруг ощутил, что по характеру Рити не такая уж кочерыжка и по-своему желает ему добра. В молодости Рити вышла замуж за рууснаского батрака, аллирахуского Приду, и в пору беременности ушиблась (она и тогда была шустрой и старательной) при молотьбе ржи на мызе,— единственный ребенок Рити родился мертвым, а года два спустя она похоронила своего харкавшего кровью мужа. С того времени Рити и стала каждое воскресенье посещать церковь. Волоча к алтарю Каарли, слепого инвалида, Рити, по-видимому, думала не только о его пенсионных деньгах (у Каарли порой появлялось сильное желание видеть в людях хорошие черты), а если Рити и донимает его сейчас хоралами, то и это, надо думать, делается не из одного только честолюбия (Рити была в Каугатомаском приходе членом миссионерского кружка, и господин пастор даже с церковной кафедры несколько раз оделял ее похвалами), в какой-то мере старуха искренне пеклась о спасении его души. У Рити и вера была какая-то особенная, она желала спасти не только свою, но и чужие души. Сколь часто Каарли ни повторял старые знакомые строки:
Силком, дружок, как ни гоняй,
Меня ты не загонишь в рай...—
Рити и слушать их не хотела и даже сердилась из-за них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135