Никто не отозвался. Но за спиной у Кретова вдруг полыхнуло пламя, послышался веселый треск горящих стеблей. Кретов оглянулся и увидел, что загорелось все кем-то старательно припасенное топливо.
— Не пугайся,— сказал Голос. - Это моя работа. Захотелось осветить всю пещеру. И согреть ее. Потому что впереди долгая морозная ночь.— Последние слова были произнесены с такой грустью, словно речь шла не об одной ночи, а о целой вечности. И голосом Николеньки. Кретов услышал это очень явственно. И вздрогнул от душевной боли, потому что это выходило уже за рамки невинной игры.
— Запрещенный прием,— сказал он, поднимаясь.— Удар ниже пояса. Я ухожу.
— Ладпо,— ответил Голос сквозь треск разгоревшегося костра, и теперь Кретов никого не узнал в нем: может быть, помешал костер.— Еще встретимся.
— Когда? — спросил Кретов.
— Когда захочешь.
Кретов решил, что в пещеру больше не пойдет. «Пусть, профессиональная болезнь, пусть игра для одиноких,— подумал он,— но и такой болезни, и такой игре не стоит потакать».
Отец приготовил ужин: стушил на сале квашеной капусты. Выставил на стол бутылку вина. Кретов пить вино отказался — сказал, что впереди у него ответственное занятие. Спросил, где отец раздобыл капусты.
— Хозяйка принесла,— сказал отец.— Я ей дверь починил, смазал керосином петли, чтоб не скрипели. Капуста — плата за работу.
Он тоже вино пить не стал. Сказал:
— Пусть постоит до веселого часа.
— Это до какого же часа? — спросил Кретов.
— Когда ты вернешься с занятий. Вот и будет тогда у меня веселый час. Потому что без тебя и без дела сидеть мне в этой времянке очень скучно,— ответил отец.
— Почитай что-нибудь,— предложил Кретов.— Тут у меня есть кое-какие книги, поройся.
— Не читается,— признался отец.— Я уже пробовал, пока тебя не было. Беспокойно на душе: ведь скоро примчится Евгения Тихоновна. Не знаю, как стану отбиваться.
— Как-нибудь отобьемся,— успокоил отца Кретов.—-Общими силами.
— Думаешь, отобьемся?
— Увидишь,— уверенно сказал Кретов, хотя и сам не очень-то верил, что им удастся сладить с отцовой женой и его мачехой Евгенией Тихоновной, Женечкой, как называл ее в былые годы отец, а следом за ним и сам Кретов.
На занятие политкружка явились не все. В списке отметку «н/б», которая означала «не был», пришлось поставить против трех фамилий. Староста кружка главбух Банников сообщил Кретову об отсутствующих с юмором и не без удовольствия:
— Токарь Аверьянов, наш несчастный жених, уехал в город, в больницу, и сидит там у постели своей несчастной невесты; прораб Конюхов выписывает липовые наряды и так увлекся этим делом, что забыл обо всем на свете; а директор Дома культуры товарищ Маслюкова жарит блины к приезду дорогого зятя, который везет ей из города бесшумный холодильник за двести восемьдесят рублей. Словом, причины у всех положительные,— закончил свой доклад Банников иод общее одобрение присутствующих.
Банников не нравился Кретову, не нравился прежде всего своей беспардонностью, своей манерой всем тыкать и по всякому поводу подчеркивать свое превосходство над другими, мол, что они значат без главного бухгалтера? — а ничто! К тому же он был откровенно толст, пыхтел, садясь, и постанывал, вставая, из дома в контору и из конторы домой всегда ездил на своей «Ниве» и вообще, кажется, не передвигался с помощью ног. И еще: на Кретова он поглядывал всегда с заискивающей улыбкой, которая делала его бабье лицо просто отвратительным.
— Очень дурно,— сказал Банникову Кретов,— что вы говорите о своих товарищах в таком тоне. А еще хуже то, товарищи, что этот тон вам нравится.
Воцарилось неловкое молчание. Никто не возразил ему, но никто и не поддержал. Один лишь побагровевший Бан-
ников попыпался что-то сказать, но его сосед зоотехник Никифоров дернул его за рукав, когда он открыл рот. Банников толкнул Никифорова, и тот едва не свалился со стула. На них зашикали. Кретов встал и громко сказал:
— Итак, обзор важнейших международных событий. Политики во все времена беззастенчиво пользовались оружием лжи и клеветы. Нынешние политики это подтверждают с новой силой...
На обзор ушло не более двадцати минут. Кретов сложил в аккуратную стопочку свои выписки, которые делал на вырванных из блокнота листках, спрятал их в карман пиджака. Ждал от слушателей вопросов. Первым, как, впрочем, и всегда, поднял руку зоотехник Никифоров.
— Значит, люди — это все-таки животные? — спросил он.— Значит, разум пока что на побегушках у желудка? Значит, о человеческой цивилизации нельзя сказать, что она разумная?
Никифоров был похож на одного из давних приятелей Кретова, московского журналиста Федора Кислова, маленького и юркого человечка с длинной пепельного цвета бородой. Никифоров, как и Федя Кислов, легко возбуждался, отчаянно жестикулировал и так же, как Кислов, сердясь, топал ногами, лихо и дробно, словно плясал на раскаленных углях. У него были сухие маленькие руки, обветренное лицо и постоянно воспаленные глаза. Говорил он быстро, без запинок, в волнении повышал голос до фальцета. Впрочем, он не говорил, а всегда спорил: допытывался, доказывал, опровергал, выводил на чистую воду, впадал в отчаяние и торжествовал победу. Спокойная повествователь-пая речь была чужда ему.
Всем этим Никифоров нравился Кретову. И, конечно, тем, что напоминал ему Федю Кислова, с которым Кретов начинал свою журналисткую карьеру в маленькой провинциальной газетке, которого любил и никогда не забывал навещать, бывая в Москве. Кислов, как и Кретов, в молодости мечтал стать писателем, и для этого у него были все возможности, а главное — талант, которому Кретов втайне завидовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123