А ваши насильники должны бы это знать,— они ведь связаны с другими странами Европы, с европейской культурой... они принадлежат к великой культурной нации и даже гордятся этим!.. Мати, мне стыдно смотреть на то, что здесь творится. И люди мирятся с этим насилием, покоряются ему, никто ему не противится! На глазах у всего города избивают шестьдесят ни в чем не повинных крестьян, и ни у кого не хватает смелости выступить с протестом и привлечь к ответу палачей! И помещик не только заставляет служанку работать, но и делает ее жертвой своей похоти! И с этим мирится общество, это допускают власти! Но черт меня побери со всеми потрохами, если я примирюсь с этой гнусностью! Я ненавижу человека, который разрушил твое счастье, ненавижу весь его род, все его сословие!
Губер пришел в такое исступление, что стал кружить по крошечной комнате, как разъяренный волк; за каждой фразой он бил кулаком о стену, о стол или спинку стула. Матиас продолжал пить, следя глазами за каждым движением друга и Ячадно ловя каждое его слово.
— И я их ненавижу,— сказал он тихо, как будто обращаясь больше к самому себе, чем к товарищу, и снова наполнил кружку.— Ненавижу их с детства, с тех пор, как узнал их жестокость, ненавижу их сейчас, когда они превратили меня в нищего... Губер...-— Он вдруг резким движением поднялся с места.— Губер, на божье попечение я расплату не оставлю... расплату за это последнее злодейство...
Губер повернулся к нему и, как будто стремясь удержать Матиаса, схватил его за руки.
— Успокойся, друг! Мало ли что человек в гневе скажет, какие угрозы у него с языка сорвутся, но не всегда это бывает хорошо и правильно. Спокойно, спокойно, Мати!.. Я и сам зашел слишком далеко и тебя взвинтил сверх меры... Скажи мне прежде всего, как ты думаешь поступить с женой и ребенком? Что ты сказал Лене?
— Я велю Лене уйти.
— Мати.
— Что такое?
— Мати, да ты что, с ума сошел? Ты отталкиваешь свою жену, хотя за ней нет ни малейшей вины?
— Она виновна.
— Виновна? Как так? Она жертва насилия. Как может быть виновен человек, которого насильно заставили сделать то, на что сам никогда бы не пошел?
— Она виновна! Она виновна! Она виновна! — с пеной у рта крикнул Лутц, топая ногами.—- С насилием надо бороться силой, а она покорно подчинилась.
— Ты на ее месте сделал бы то же самое! В тебе говорит только эгоизм, Мати! Ты осуждаешь свою жену за то, что она отдалась не тебе, а разбойнику, который приставил ей к груди пистолет! И при этом она даже не знала, что ты ее ищешь, еще не имея на то никаких прав! Хотел бы я знать, какое же у тебя основание осуждать и карать человека, поступившего как ему вздумалось.
— И с самим собой нельзя делать ничего бесчестного, запрещенного! Кутила, развратник — тоже преступник. Я презираю людей, которые губят себя. И я презираю свою жену, потому что она погубила себя.
Губер обеими руками взял друга за голову и глубоко заглянул ему в глаза.
— Я тебя не узнаю! — воскликнул он.— Ты прямо переродился и не так, как мне хотелось бы. Ты всегда оправдывал даже серьезные преступления, считал преступления несчастьем, а преступников несчастными — и вдруг ты теперь бросаешь камень в человека, в проступке которого, собственно говоря, нет никакой его вины!.. Мати, если ты выгонишь жену на улицу, я буду презирать тебя.
— А ты бы так не сделал? Продолжал бы с нею жить? Кормил бы чужую любовницу и ребенка? Отвечай, Конрад... поступил бы так или нет?
— Да, я бы так и сделал.
— Но как бы ты себя чувствовал при этом?
— Вполне спокойно, если я люблю жену.
— Но она ведь не моя!
— Она твоя. Пока ты ее любишь, она твоя... А как же, Мати? Ты разве не знаешь, что люди женятся и на вдовах? Они ведь тоже раньше принадлежали другому. Но какому же здравомыслящему человеку придет в голову за это презирать вдов?.. Мати, я считал тебя разумнее, чем ты оказался. Жена твоя и без того несчастна, и, если ты ей причинишь еще большее горе, ты мне не ДРУГ.
Матиас Лутц, подперев щеку рукой, уставился в какую-то точку на полу. Сказать по правде, Губер сейчас повторял то же, что Матиас и сам думал. Он и сам уже перебирал в уме нее доводы, говорившие в пользу Лены, пытался оправдать ее, очистить от греха. По в его душе звучал и другой голос, споривший с первым. Когда Матиас был в силах прислушаться к доводам здравого смысла, он действительно не находил за своей женой никакой вины. Но едва возвышало голос себялюбие — та же самая женщина оказывалась великой грешницей с душой чернее сажи. Она невиновна и все же виновата — к такому противоречивому выводу он всякий раз приходил; внутренняя борьба начиналась снова, пока он опять не упирался в тот же мертвый тупик.
Губер молчал. Он хотел дать Матиасу возможность все взвесить, выдержать борьбу с самим собой, прийти к определенному решению. У Губера не было ни малейшего сомнения в том, какой из голосов, спорящих в душе друга, в конце концов победит. Разве что если допустить, что любовь Матиаса к Леие не была такой большой и сильной, как Губер до сих нор думал...
— Конрад,— произнес наконец Лутц, робко поднимая глаза, окруженные налитыми кровью веками,— я не стану ничего решать, пока не узнаю определенно, могу я жить без нее или нет. Это мне еще самому неясно. Пока я не достигну в этом полной ясности, ни Лене, ни ее ребенку ничто не угрожает.
— Правильно, Мати, вполне правильно! —- поддержал Губер, положив обе руки ему па плечи.— Человек ничего не должен решать сгоряча, необдуманно. И теперь, раз ты уже заговорил так разумно, я не боюсь, что ты придешь к неверному решению. Я тобой доволен, дружище, так как я уже наполовину добился победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111